Можно ли реформировать российскую судебную систему? Речь об этом идет в интервью с известным экспертом в области неформальных практик в России, социологом, профессором Лондонского университетского колледжа Школы славянских и восточноевропейских исследований (School of Slavonic and East European Studies) Аленой Леденевой.
- В настоящее время часто высказывается мнение, что российская судебная система не работает: рассказывают о громоздком законодательстве и негласном вмешательстве государства в судебные процессы. До какой степени оправданно столь карикатурное изображение?
- Начнем с хорошего. Если говорить об основном своде законов, российская конституция — это один из образцовых документов такого рода в мире. Российское законодательство, в целом, тоже соответствует всем юридическим критериям. Проблемы возникают тогда, когда речь заходит о согласованности и последовательности. Наряду с действительно здравыми законами, встречаются законодательные накладки, которые создают высокие административные барьеры; кроме того, есть устаревшие законы, которые до сих пор не аннулированы и которые все еще учитывают. Кроме того, способы приведения судебных решений в исполнение хаотичны и непредсказуемы. Если вывести краткую формулу, получится зарегулированность в ситуации недостатка инструментов реализации норм. В условиях административного давления судебная система, конечно, оказывается под воздействием большого количества неформальных практик, неписаных правил и дружеских связей, которые определяют российскую модель управления. Совокупность этих факторов в России называют "системой". Обобщая, выносим экспертную оценку: полагать, будто каждое дело в российском суде решается по указке сверху, конечно, абсурдно, но безусловно, можно представить себе способы, с помощью которых "система" производит "правильные", с точки зрения власти, решения.
- Каким образом такие "правильные" решения принимаются на практике? Просто звонят судье из Кремля? Или важнее какие-то косвенные импульсы — например, карьерные перспективы?
- Устные указания сверху, конечно, имеют значение. Это наиболее буквальное проявления "телефонного права" (выражение, которое иногда фигурирует в нынешних СМИ). С другой стороны, как вы и говорите, неформальное давление не обязательно действует напрямую. Есть факторы, которые удерживает вас от выхода за границы системы. Зависимость судей от председателей суда. Самоцензура. Необходимость играть по неписаным правилам (потому что без этого невозможно функционировать и продвигаться внутри судебной системы). Именно эти формы давления я рассматриваю в своих исследованиях. К сожалению, их труднее всего наблюдать, так как люди сами с трудом их распознают. Те, кто внутри системы, не хотят их афишировать. То, что мы о них знаем, мы получаем только благодаря "разоблачителям", которые говорят об этом открыто. Прекрасный пример — судья Кудешкина, но есть и другие: Пашин, Морщакова, а с недавнего времени еще Ярославцев и Кононов. Все они предоставили важную информацию. Мои информанты постоянно подчеркивают ключевое значение "круговой поруки" в профессиональном сообществе. Они имеют в виду ощущение взаимозависимости и взаимного контроля. Иными словами, судей объединяет некое корпоративное чувство. Они не хотят выносить сор из избы. Конечно, это значительно осложняет дисциплинарное наблюдение. Судьи понимают, что каждый может оказаться в незавидном положении, и действуют соответственно. В 2001 году была проведена реформа, призванная сгладить некоторые противоречия: в квалификационных комиссиях появились независимые юридические эксперты, которые должны были принимать решения о должностных продвижениях, назначениях и дисциплинарных мерах. Судя по всему, это была действительно прогрессивная и успешная реформа.
- В истории любых зависимых отношений процесс назначения представляет собой ключевой пункт. Есть ли какие-нибудь сведения о том, как судьи получают работу? Кто эти люди? Откуда их набирают?
- Из интервью, которые я брала у судей и других экспертов, явствует, что вопросы о назначении решаются правительственными ведомствами и некоторыми представителями исполнительной власти. Зачастую эти предварительные испытания или интервью представляют собой неформальные переговоры или меры, призванные уведомить судью о том, с кем ему следует дружить и сотрудничать. По словам судьи Кудешкиной, независимому лицу очень трудно получить назначение. Если вы не играете в лояльность, вы вообще выпадаете из игры. Общая ситуация с назначениями такова, что в судебной системе есть огромное количество вакансий. Это началось с реформ 1990-х гг., в результате которых появились суды присяжных и дополнительные звенья в судебной системе. В 2000 г. 8% судейских мест пустовали: просто не хватало людей соответствующей квалификации. В итоге эти вакансии часто занимали бывшие секретари суда, которых назначали сразу по окончании вечерних подготовительных курсов. Неудивительно, что во многих случаях результат был далек от совершенства. С другой стороны, как утверждает Тамара Морщакова, в прошлом заместитель председателя Конституционного суда, слабость работников порождает зависимость. Это очень важно. Даже если вы дадите неопытным людям полнейшую свободу, они все равно не поймут, как ею воспользоваться. Без подсказок и советов со стороны председателя суда они просто потеряются.
- То есть, возможно, это было сознательной стратегией?
- Отчасти это и есть принцип работы "системы". Если вы хотите, чтобы ваши люди слушались председателя суда, то надо искать слабых, неполноценных и непрофессиональных. Потому что тогда ими легко управлять. Конечно, это часть истории. А другая часть — это то, о чем мы говорили до этого: корпоративная ответственность, страх утечки компрометирующей информации и т.д. Дмитрий Медведев и сам в какой-то мере продукт "системы". Путин выбрал его на пост президента из-за его личной преданности и из-за его неопытности как государственного деятеля. И все же, будучи даже продуктом "системы", Медведев каким-то образом от нее отвернулся. Он много говорит о том, что надо бороться с коррупцией во власти, с "телефонным правом" и кумовством при назначении на должности. Насколько он искренен? Имеет ли это какое-то значение? Я бы сказала, что эта риторика сама по себе имеет большое значение. Впервые эти дефекты системы были открыто признаны на президентском уровне. Медведев даже говорил, что они представляют собой угрозу национальной безопасности. Факт такого признания как таковой уже много значит. Нельзя сказать, чтобы действия Медведева сводились только к словам. Он запустил реформы, которые, в сущности, представляют собой серьезный вызов "системе". Он предлагает, например, реформировать всю систему назначений на руководящие чиновничьи должности, а это довольно радикальный шаг. Сегодня такие назначения по большей части завязаны на личных контактах и денежном факторе. Медведев предложил две основные реформы: во-первых, создать общегосударственную базу данных правительственных чиновников; во-вторых, ввести президентскую квоту на назначения. Первая сотня номинантов из запланированного "золотого" списка в 1000 кандидатов была объявлена в феврале прошлого года. Еще 500 были объявлены совсем недавно. Большинство из них — молодые, энергичные и успешные люди. Критики, конечно, справедливо указывают на то, что принципы создания этого списка далеки от прозрачности: кто выбрал этих людей и по каким критериям? С другой стороны, база данных содержит много новых имен, и эти люди, вероятно, помогут в борьбе с принципами "системы".
- Достаточно ли у Медведева поддержки в Кремле, чтобы, как вы говорите, преодолеть сопротивление тех, кому система выгодна?
- Мы не знаем. Любопытно, что Медведев, видимо, собирает вокруг себя иных политических сторонников, нежели Путин. Путин, по большому счету, опирается на "силовиков" (бывших военных и сотрудников спецслужб); Медведев, естественно, опирается на "цивиликов", то есть своих бывших коллег с кафедры гражданского права Ленинградского государственного университета. Появление Путина ознаменовало переход власти от преступных группировок к "силовикам"; Медведев точно так же может оказаться предвестником перехода власти от "силовиков" к "цивиликам". Вы же видите, что при Медведеве юридическая элита начинает вести себя все более независимо. Широко известно дело о клевете (Боев против Соловьева, 2008 год), когда столкнулись Валерий Боев, глава управления по кадровым вопросам и государственным наградам в Кремле, и Владимир Соловьев, известный теле- и радиоведущий, который заявлял, что Кремль контролирует арбитражные суды. Это было обычное дело, и все думали, что Боев, занимающий высокое положение во власти, победит. Все шло именно к этому, пока внезапно не вмешалась Елена Валявина, первый заместитель председателя Высшего арбитражного суда: она выступила с неожиданным заявлением в поддержку позиции Соловьева.
- То есть она заявила, что Боев и ее вынуждал к вынесению определенных судебных решений…
- Именно. Ее свидетельство было в значительной степени решающим, и Боев отозвал свой иск. Это заявление до сих пор вспоминают в британских залах суда, приводя его как пример государственного давления в российской системе. Заявление Валявиной фактически не имело прецедентов. Не могу с уверенностью говорить о советском периоде, но в последнее время не бывало случаев, чтобы высокопоставленный судья, к тому же женщина, выступал в качестве свидетеля и давал такие показания. Кроме того, она, скорее всего, предварительно посоветовалась с главой Высшего арбитражного суда Антоном Ивановым; и скорее всего, этот Иванов, в свою очередь, посоветовался со своим другом и соавтором Дмитрием Медведевым. Заявление Валявиной — это ясный сигнал: президент не хочет, чтобы бюрократы вмешивались в работу судов.
- Но, тем не менее, некоторые комментаторы указывают на то, что никаких действий не последовало: никого не стали преследовать в судебном порядке. По их версии, вся эта история была просто PR-акцией Медведева…
- На это нужно смотреть в перспективе. Давайте вспомним 2005 год. Тогда был суд над женщиной, которая обратилась в суд в порядке розыгрыша. Она сказала, что она секретарь председателя Высшего арбитражного суда; она сама работала в юридической сфере и знала местную специфику переговоров, поэтому розыгрыш распознали не сразу. Когда они поняли, что звонок был ложным, эту женщину нашли, и весь этот показательный случай "телефонного права" направили против нее. Это был странный процесс. Наказание понес человек со стороны, и в вину ему вменялась неудачная попытка воспользоваться "телефонным правом"; к системе тогда вопросов не возникло, и она продолжала работать в интересах тех, кто находился внутри нее. С этой точки зрения, нельзя не признать, что заявление Валявиной — это уже колоссальный прогресс.
- Вы упомянули арбитражные суды. Они вызвали в России довольно большой интерес — из-за связей между Антоном Ивановым и президентом, но также и потому, что возросло количество судебных дел: в первый год правления Медведева их было на 36% больше, чем в прежние годы. Действительно ли существует такая разница между типами судов?
- В России есть суды трех основных типов. Есть суды общей юрисдикции, возглавляемые Верховным судом. Есть система арбитражных судов во главе с Высшим арбитражным судом. И есть Конституционный суд, состоящий из девятнадцати судей, который определяет процедуру назначения на должности во всех трех типах судов (последнее замечание, вероятно, нужно интерпретировать следующим образом: КС определяет конституционность законодательных норм, регулирующих порядок функционирования судов"). В системе судов общей юрисдикции слишком много звеньев — в общей сложности, около пяти. Изо всех судов лучшей репутаций пользуются арбитражные, которые решают споры в сфере бизнеса. Во-первых, это новые постсоветские институты: в советское время их вообще не было, и там работают судьи, которые специально для этого обучены. Во-вторых, в этих судах требуется настоящая компетентность, то есть судьи обычно работают лучше. Американский ученый Кэтрин Хендли провела большое исследование этих судов. Она проанализировала разбиравшиеся ими дела и пришла к выводу, что вынесенные решения были по большей части по-настоящему профессиональными. Ей не удалось найти ни серьезных противоречий с законодательством, ни признаков неформального влияния на судебные решения.
- Хендли также высказала интересный взгляд на реформу в целом: она сказала, что давление снизу столь же необходимо для проведения судебной реформы в России, как и инициативы сверху. Позволяют ли данные ваших исследований заключить, что российская общественность как-то участвует в процессах, связанных с законностью? И есть ли консенсус наверху?
- Кэтрин Хендли, безусловно, заметила бы растущий спрос на право. И действительно, как показывают ее данные, из десяти россиян трое обращаются в суд, как только возникают какие-то проблемы. Те же данные показывают, что суды в России из всех официальных институтов пользуются наибольшим доверием — если, например, сравнивать с милицией и т.д. Но это, конечно, не дает повода утверждать, что существует некое постоянное давление снизу. Для давления требуется самоорганизация гражданского общества — например, через ассоциации домовладельцев или автолюбителей. В юридической сфере такого рода ассоциаций просто не бывает. Конечно, иногда одни проигравшие в суде объединяются с другими проигравшими, но их случаи, как правило, слишком непохожи друг на друга. Нет оснований для протеста и, конечно, нет гражданского движения. Хорошо известно, что правозащитники считают эту сферу особенно трудной для своей деятельности. Они делают, что возможно, но изменить систему не в их силах. Что касается консенсуса наверху, то мы можем наблюдать там консенсус в отношении стратегии. Если говорить о стратегии, то вся власть единодушна в том, что надо улучшать инвестиционный климат; что лучше, если дела будут разбираться внутри страны, а не в Страсбурге; что нужна судебная реформа и создание независимой судебной власти. Проблема не в этом. Проблема в тактике, и здесь, конечно, есть расхождения.
- В заключение главный вопрос: есть ли вероятность, что медведевские реформы победят "систему"?
- Вероятнее всего, реформы увенчаются лишь частичным успехом. Одна проблема заключается в том, что инициированные элитой и проводимые сверху изменения обычно недостаточно действенны. Юридический бэкграунд Медведева далеко не обязательно ему поможет. Он считает, что если изменить закон, изменится и система, но на самом деле надо менять культуру институтов. Необходимо, собственно, создать сочетание механизмов, которые, с одной стороны, повышают риск в случае ненормативного поведения, а с другой, повышают защищенность тех, кто хочет профессионально исполнять свои обязанности, как Ольга Кудешкина. До сих пор добиться этого было очень трудно. Вторая проблема состоит в том, что любые изменения в формальных правилах сопряжены с давлением, с которым приходится справляться неформальными методами. Если Медведев действительно хочет перемен, ему, в конечном счете, придется действовать по правилам "системы". Например, ему придется отдавать устные распоряжения и следить, чтобы они выполнялись. Случай с Валявиной, на самом деле, можно рассматривать и как очередной сигнал для чиновников и бизнесменов, чтобы они не вмешивались в судебные дела. Последний раз подобная формула всплыла в случае с Ходорковским, который не последовал устному приказу не соваться в политику и в результате попал под арест. Интересно, последуют ли какие-нибудь санкции против тех, кто нарушит это новое "постановление".
