Как сделать судебные решения более предсказуемыми, а процесс их принятия – прозрачным? Должен ли судья больше обсуждать процесс со сторонами или это лишает его объективности? Нужна ли судебному процессу математика, судьям – работа над ошибками, а процессуальному законодательству – очередные изменения, или всё уладится само? Об этом поговорили эксперты в ходе дискуссии "Адвокаты о едином гражданском процессе", организованной "Делькредере" на ПМЮФ.
Процесс – "чёрный ящик" или "белый ящик"?
Судебный процесс можно рассматривать с точки зрения программиста: судебное заседание – это интерфейс, логика судьи – программный код, провел аналогию Павел Меньшенин, старший юрист КА "Делькредере". Если программист знает интерфейс, но не знает код, результат непредсказуем, а если знает и то, и другое, результат известен, продолжил он сравнение, перенеся на суд подход "чёрного ящика" и "белого ящика", другими словами, прозрачного процесса с известным результатом, и наоборот. Каким "ящиком" окажется судебный процесс – вопрос неоднозначный, заметил Меньшенин, и с точки зрения разного правопорядка ответ будет разным. Со времен римского правопорядка – типичного «белого ящика» – многое изменилось, и основная перемена – появление активного суда, который не работает по заданной формуле. Но при таком подходе решение может оказаться сюрпризом для сторон. Чтобы этого не происходило, а судебный процесс стал более прозрачным, суд должен обсуждать дело со сторонами – таков тренд, существующий сегодня в Европе, где судебный процесс всё в большей степени становится местом для дискуссий. Но в России всё иначе: в АПК и ГПК не написано прямо, что суд должен что-то обсуждать – речь идет об оценке доказательств по внутреннему усмотрению, и решение вполне может стать неожиданностью.
Обсуждается же то, что нужно развивать активность сторон, а не суда, отметил Меньшенин, а вот о возможности суда обсуждать что-то со сторонами нет ни слова.
"На мой взгляд, если этот вопрос не будет рассматриваться и дальше, то в итоге мы снова получим черный ящик. Надо хотя бы обсудить проблему открытости, прозрачности суда. Обсуждение со сторонами – в этом и заключается правосудие. Суд и стороны должны вместе приходить к правовой позиции", – убежден Меньшенин.
Право судьи на обсуждение: вопрос законодательства или культуры?
Развивать активность суда нужно, согласились эксперты. Но где та грань, где активность и обсуждение переходят в "подсказки", и нужно ли отдельно указать в законе, что судья может высказывать мнение по делу? Вопрос спорный.
Сегодня возможность дискуссии в суде существует, напомнили собравшиеся: ее предоставил 25-й Пленум Верховного суда, где говорится, что у суда есть полномочия по своей инициативе применить нормы права, даже если сторона на это не ссылается. "ВС по сути говорит, что суд должен обсудить это со сторонами", – отметил Меньшенин. Но на деле судья, который начитает что-то обсуждать, рискует получить отвод, притом что если суд не воспользуется предоставленной ему пленумом возможностью обсуждения, последствий не будет.
Страх судей перед тем, что их упрекнут в необъективности и предвзятости, можно перебороть только внесением соответствующих изменений в закон, где такая возможность будет прямо прописана, считает Максим Степанчук, партнер Московской городской коллегии адвокатов "Делькредере": так судья будет знать, что его защищает кодекс.
Однако в том, что кодекс поможет, уверенности нет. В европейской практике суд определяет предмет доказывания, то есть говорит, что стороны должны доказать, и предполагается, что возможны и разъяснения – суд может назвать и предмет доказательства, указала Мария Ерохова, доцент кафедры гражданского права Высшей школы экономики. Для России это звучит несколько странно, согласилась она, но, по мнению Ероховой, законодательно вопрос не решить. "Управление делом судьёй – не вопрос кодекса, а вопрос традиции, культуры работы с делом. Надо прививать именно культуру управления делом, а это невозможно прописать в кодексе", – уверена Еврохова.
Математика – лекарство от судебного произвола
Одну из проблем судебного производства озвучил Роман Бевзенко, профессор РШЧП, партнер "Пепеляев Групп": это игнорирование доводов сторон при вынесении решения. «Сегодня есть негативный оттенок актов: суд берет лишь те доводы сторон, которые ему удобны, или те, которые просто опровергнуть. А другие доводы он просто игнорирует. Итог – красиво написанный акт. Но если знать, что писал оппонент, то убедительность акта может быть не так высока», – сказал он.
Бороться с игнорированием доводов поможет алгоритмизация процессуальных документов, считает Бевзенко. Нужно разложить по пунктам доводы истца, ответчика и реакцию суда так, чтобы ни один довод не оказался нерассмотренным. "Процесс для суда несколько роботизируется – превращается в математику, но я вижу, что это болезни актов – игнорирование правовых доводов. Предложения по алгоритмизации исков и процесса смогут помочь отсечь неожиданность в финальном решении", – убежден Бевзенко.
Подобный подход уже используется в европейских судах – это так называемые анкеты для иска, напомнила Мария Ерохова, и составление анкет можно назвать тенденцией. Это помогло бы разрешить ситуацию, когда суд не высказывается по доказательствам, просто игнорируя их: можно было бы создать анкету иска, в которой выделить графу с основными доказательствами, и анкету решения, в которой была бы корреспондирующая графа по оценке доказательств, которую нельзя было бы не заполнить. Правда, в отличие от Романа Бевзенко, Ерохова говорит о необходимости выделять главные доводы, а не заставлять суд реагировать на каждый довод из длинного списка. "Подобная формализация делает прозрачнее процесс и приводит к взаимному пониманию сторон и суда", – сказала Ерохова.
Однако Михаил Шварц, доцент юрфака СПбГУ, считает, что анкеты проблему не решат, а только загонят судей в угол. Надо понять корень проблемы, уверен он.
"Причины могут быть в ментальности, нагрузке, изменчивости законодательства – масса объективных причин, которые приводят к результатам, с которыми мы боремся. Но закон не может быть средством борьбы с судом – даже плохим и коррумпированным. Открытость правосудия не работает на то, чтобы пригвоздить к столбу и указать на ошибки. Авторитет правосудия – не меньшая ценность, чем другие, которые мы защищаем. И не надо искать алгоритмы, чтобы заставить суд что-то делать", – сказал Шварц.
До того, как начнешь с чем-то бороться с помощью формальных инструментов, надо понять, действительно ли это тенденция. "Сколько дел нужно обобщить, чтобы сказать, что практика сложилась? Какие измерители должны быть, чтобы говорить о тенденции и обсуждать формы борьбы? Мы действуем под влиянием ошибки, с которой столкнулись вчера. Как адвокат я это понимаю, но с точки зрения выстраивания механизмов подход неверен".
Моментальных изменений ждать не стоит, но в целом процесс меняется к лучшему: "Принят 25-й пленум, и в нём говорится, что суды должны ставить вопросы на обсуждение. Конечно, не сразу все взяли под козырек, но это тренд, а каков будет врем лаг, чтобы всё заработало, – другой вопрос. Страну не развернуть за минуту, но тренд прекрасный. Он сработает, он уже работает – через отмены и прецеденты. И тренд обнадеживающий", – считает Михаил Шварц.
Обеспечительные меры как проблема
Важнейший институт процесса – обеспечительные меры. По сути от них зависит обеспечение исполнения решения: ведь если у должника нет активов, то и решение по сути не нужно. Но получить обеспечительные меры почти невозможно в арбитраже и не намного проще в судах общей юрисдикции, сказала Мария Ерохова: из 1208 млн исков в 42 257 просили обеспечительных мер, а добиться их принятия удалось в чуть менее чем 13 000 случаев. Одна из возможных причин отказа то, что дело плохо готово. Однако чаще дело в опасениях суда: суд боится причинить ущерб ответчику. "Приняв обеспечительные меры, суд может и отказать в иске, и кто тогда возместит убытки? Это должен делать заявитель, но в российской практике, кроме прочего, бывают иски к казне, и таких взысканий я не припомню", – сказала Ерохова. Как бы то ни было, ответственность всегда на том, кто просил наложить обеспечительные меры, то есть на заявителе, и отвечать он будет за счёт своих ресурсов. Но их может и не оказаться, и решение проблемы – развитие встречного обеспечения для гарантии взыскания убытков, обратила внимание Ерохова.
В ГПК сказано только то, что встречное обеспечение определяет суд – и это всё. В арбитраже названы три вида встречного обеспечения, но чтобы они применялись, нужен другой подход. Если речь идет о деньгах на депозите суда, то в случае отказа в иске деньги, как правило, возвращают. Но делать этого не стоит: это как раз тот актив, из которого можно при необходимости взыскать убытки. "Эти деньги должны храниться определенное время, например, полгода, и ответчик должен быть вправе обратиться к судье с ходатайством о взыскании убытков", – предложила Ерохова.
Другой вид встречного обеспечения – банковская гарантия, оригинал которой в российской практике обычно направляется в материалы дела. "Оригинал должен быть у ответчика, чтобы если в иске откажут, гарантию предъявить к платежу", – считает Ерохова. Что же касается третьего вида встречного обеспечения, поручительства, следует предоставить право установить залог в реестре по одностороннему заявлению залогодателя, предложила Мария Ерохова.
Итог дискуссии подвёл Михаил Шварц. Ничего принципиального, что требовало бы немедленных корректив законодательства, он не видит – всё это не более чем вопрос удобства. Суд выносит прецедентные решения – "вот так вдруг мы оказываемся в иной процессуальной реальности". После ярких судебных решений неизбежно происходит откат назад, но значение процесса неизбежно возрастает прямо на наших глазах, заметил Шварц. "Вопросом скорее остается то, в какой степени процессуальная норма императивна, а где она – ориентир и не применяется буквально, будучи такой же по форме. На этот вопрос мы еще будем отвечать с юридическим сообществом [...] А степень интенсивности изменений в законодательство и так превосходит все возможные пределы".
