Автор: Наиль Нифанов
Председатель Омского областного суда Владимир Ярковой думает, что объединение высших судов вызвано, по крайней мере отчасти, сложностями, с которыми государство сталкивается, когда пытается привлечь к уголовной ответственности бизнесменов. Рассказал он также о том, как национальная ментальность определяет обвинительный уклон российского суда, что ему нравится и не нравится в современной отечественной адвокатуре, высказался о пределах информационной открытости судебной системы и поспорил с тем, что у арбитражных судов репутация лучше.
- Как вы относитесь к созданию единого Верховного суда? И к полному слиянию двух систем? О нем, конечно, не объявлено, но о возможности такого развития события говорят…
- Я поддерживаю объединение высших судебных инстанций систем общей и арбитражной юрисдикций. Не то, чтобы мы совсем расходились с арбитражными судами в трактовке одних и тех же норм закона, но по многим вопросам расхождения есть. Сейчас есть одно законодательство, регулирующее правоотношения в хозяйственно-экономической сфере, и две судебные системы, его применяющие. Если их две, то они обязательно будут отличаться в подходах. Доводы о возможности снятия противоречий в правовых позициях путем принятия совместных постановлений пленумов основаны на непонимании механизма разработки и принятия высшими судебными инстанциями таких документов. Во-первых, это очень сложная процедура, требующая столь значительного времени, что это делает ее недостаточно эффективной для того, чтобы своевременно направлять развитие судебной практики.
Во-вторых, даже принятие таких совместных документов не исключает различное применение судами сформулированных в них позиций. Для этого есть много причин и не все из них так легко преодолеть, как нам бы всем хотелось.
В-третьих, есть еще целый комплекс проблем преюдиции, применения судами актов, принятых судами иной юрисдикции. В силу существования судов двух юрисдикций, которые рассматривают схожие, а зачастую и связанные между собой споры, возникает большое количество ситуаций, когда лица, имеющие предпринимательский статус, злоупотребляют процессуальными правами, выступая по поводу одной и той же спорной ситуации в разном качестве по разным делам в арбитражном суде и в суде общей юрисдикции. Всем известны схемы искусственного создания задолженности по делам о банкротстве, освобождения имущества от взыскания и тому подобные манипуляции. Любой специалист, занимающийся экономическими спорами, без труда сможет вспомнить немало случаев подобных злоупотреблений, причинивших значительный ущерб правам и законным интересам граждан и юридических лиц. Конечно же, Верховный и Высший арбитражные суды предпринимают необходимые меры, чтобы пресечь использование различных незаконных правовых схем манипулирования правосудием, однако ресурс эффективности этих усилий близок к исчерпанию. Все, что Верховный и Высший арбитражный суды могли сделать по отдельности в пределах своей юрисдикции, уже ими сделано. Очевидно, что лишь объединенный Верховный суд сможет решить эти проблемы на новом качественном уровне.
Поэтому на уровне Верховного и Высшего арбитражного cудов слияние вполне своевременно. Что же касается слияния систем в целом, то полагаю правильным оставить решение этого вопроса до момента, когда завершится формирование объединенного ВС, и он отработает какой-то период, необходимый для настройки работы судебной системы в новых условиях. Я уверен, что опыт координации всей судебной системы объединенным Верховным судом позволит принять оптимальное решение о том, какой будет ее структура, и какое место в ней найдут ныне действующие арбитражные суды первой, апелляционной и кассационной инстанций.
- Представители судейского сообщества, оценивая ситуацию в корпорации, расходятся во мнениях по трем вопросам — относительно обвинительного уклона, о распространенности ангажированных, в том числе коррупционных, судебных решений и по поводу степени доверия общества к судам. Какова ваша точка зрения по этим вопросам?
- Обвинительный уклон присутствует. Нельзя его отрицать — он есть. [А есть он] потому, что не отличается ментальность судьи от общей ментальности любого [другого] гражданина нашей страны. Русскому человеку присуще выделять и замечать негатив. Многим судьям сложно не видеть преступника в подсудимом. Отчасти это наследие прежней системы, а где-то результат давления общественного мнения. Зачастую судьи опасаются выносить мягкие приговоры, поскольку общественностью такое решение будет воспринято как коррупционно-ангажированное. К примеру, человек обвинялся в хищении пяти миллионов, а ему дали пять лет условно. Это вызывает бурю негодования в СМИ. При этом никто не акцентирует внимание на том, что с человеком было заключено досудебное соглашение о сотрудничестве со следствием. Согласившись дать показания, он, например, помог разоблачить преступную группу. Надо ли лишать свободы человека, если он посодействовал правосудию?
Вообще я убежден, что количество ангажированных судебных решений минимально. Оно на порядок ниже, чем сегодня принято считать в обществе в силу бытующего негативного настроя и неприятия власти. Это факт.
- По данным социологических опросов, доверие к арбитражным судам выше, чем к судам общей юрисдикции.
- Арбитражным судам доверия столько же, сколько и другим. Но в арбитражных процессах участвуют в основном профессионалы, и они оценивают работу суда гораздо выше, чем граждане. А граждане, вовлеченные в процессы в судах общей юрисдикции, высказывают суждения эмоционально.
Я уверен, что люди, которые выигрывают дела, воспринимают это как само собой разумеющееся. А вот, если человек проиграет дело, будучи убежденным в своей правоте, он оценит работу суда негативно.
Очевидно, что в арбитражных судах гораздо меньше конфликтность дел, меньшая заинтересованность представителей, меньший эмоциональный накал. Разве можно сравнить с чем-то по степени эмоциональной накаленности процесс по делу о разделе совместно нажитого имущества, об определении места жительства ребенка при разводе супругов? А по делам о наследстве? Разве по этим делам кому-то из судей удавалось принять такое решение, справедливость которого бы признала проигравшая сторона? Чтобы она не прокляла судью и не заклеймила за коррупционную связь с победившей стороной? Если же мы говорим о профессиональных участниках процесса, то они судам доверяют больше, чем непрофессионалы.
- Гласность и открытость правосудия — где пределы, где необходимый баланс? Открытость правосудия может существенно нарушать неприкосновенность частной жизни участников судопроизводства. Что важнее?
- Гласность нужна. Но открытость в том виде, в котором мы ее имеем сейчас, достигла чрезмерных размеров. Мы выкладываем все решения на сайт, любой человек может туда заглянуть. Зачем? Мне это непонятно. Мы же знаем, что люди не очень этим интересуются. Это интересует только тех, чьи интересы непосредственно затронуты конкретным делом. Но эти люди имеют предусмотренный процессуальным законодательством доступ ко всем материалам дела. А профессиональные юристы отслеживают тенденции развития судебной практики в электронных справочных правовых системах, оснащенных более удобными инструментами поиска информации.
По моему личному мнению, публикацию судебных актов лучше ограничить. В них зачастую фиксируются факты, касающиеся частной жизни, а она должна охраняться. Я думаю, это все понимают. И самое главное, для того, чтобы обеспечить технические возможности для публикации решений на сайтах судов, потребовались серьезные бюджетные затраты. А каков общий полученный положительный эффект? Стоит ли он этих затрат?
- Если рассматривается аналогичное дело, нужна правовая позиция…
- Судебная практика публикуется. Суды, которые могут давать разъяснения, широко этим правом пользуются. Да, судебная система должна быть доступна. Но это же не значит, что нужно предъявлять первому встречному, скажем, производство мирового судьи.
- В судах иных правовых систем, например, в американском суде, любой юрист может обратиться в суд и ознакомиться с судебным делом. Допускается, что любое лицо с разрешения суда может узнать логику судебного решения, ознакомиться с доказательствами.
- Я эту тему не очень хорошо знаю, но не думаю, что американские суды широко пользуются правом предоставлять материалы дел для изучения посторонним лицам. Там хорошо охраняется право человека на частную жизнь.
- Как вы полагаете, стоит увеличивать дискрецию суда по конкретным вопросам, или наоборот, стараться максимально ее сужать?
- Сложный вопрос. Усмотрение суда — вещь необходимая, иначе нет суда. Судейское усмотрение должно быть, но его нужно ограничивать. Например, я категорически против огромных разрывов в санкции закона, когда можно установить до 10 лет без нижней границы.
Все-таки любое судейское усмотрение — это субъективность. Но оно у нас и так значительно ограничено в применении. Существуют же рекомендации Пленумов Верховного суда, имеется сложившаяся практика. Судейское усмотрение в абсолюте своем недопустимо, но если оно стремится к нулю — оно бессмысленно. Это вещь тонкая — надо ее понимать и различать.
- Какими базовыми ценностями судья должен руководствоваться при вынесении судебных решений? На ваш взгляд, что самое важное — непредвзятость, справедливость, независимость, бескорыстность, знание закона, дисциплинированность, гуманность, профессиональная специализация?
- Все эти качества важны для судьи, но я ставлю на первое место знание буквы закона и бескорыстность. Любое решение судьи должно быть справедливым и вынесено в соответствии с законом, а это невозможно без достаточной подготовленности. По опыту знаю, долго тянут дела те, кто хуже подготовлен. Хорошо подготовленный судья дело рассматривает быстро, он точно знает предмет и понимает, о чем идет речь.
- А в чем заключается главная миссия судьи?
- Человек имеет право на скорый и справедливый суд. И миссия судьи — это обеспечить.
- Влияет ли качество принимаемых законов на стабильность правовой среды?
- Последние несколько лет мы живем в условиях нестабильности уголовного законодательства, каждые полгода вносятся какие-то поправки в действующие законодательные акты, причем не всегда обоснованные. Не думаю, что это правильно — так часто переписывать Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы. Уголовное законодательство вообще очень сложное, и оно обязано быть стабильным.
- До 2012 года в Омской области условно-досрочное освобождение для большинства осужденных было событием малореальным: судами удовлетворялись не более 20-30% ходатайств. Сейчас ситуация иная: в отдельных судебных сессиях удовлетворяется 100% ходатайств об УДО. Что изменилось?
- Подходы стараемся менять. Да, удовлетворение ходатайств по УДО в некоторых случаях достигает 100%, но в среднем мы освобождаем сейчас около 64%, то есть две трети ходатайств мы удовлетворяем.
Хорошо это или плохо? Не могу сказать. Это связано с практикой Верховного суда и с изменениями законодательства. Это очень деликатный вопрос. Я бы вообще предложил изменить закон и предоставить решать вопрос об условно-досрочном освобождении специальной комиссии с широким участием представителей общественности. Подобное решение законодателя стало бы шагом на пути к подлинной либерализации уголовного законодательства
- Вы допускаете возможность участия общественности в этом процессе?
- Да, я считаю, что лучше отдать этот вопрос на усмотрение комиссии, которая учитывала бы мнение администрации исправительного учреждения. Правильно было бы, если бы в процедуре условно-досрочного освобождения обязательно принимала участие потерпевшая сторона. Для потерпевшего, например, является шоком, когда убийце или насильнику дали 10 лет, а он выходит на свободу через шесть. В такой ситуации у потерпевшего может создаться впечатление, что это освобождение куплено.
- По УПК 1960 года можно было участвовать в процессах и членам трудового коллектива, и практически всем, кто хотел защищать подсудимого. И только известное постановление Конституционного суда о необходимости квалифицированной юридической помощи сделало обязательным участие профессиональных защитников — адвокатов в уголовном судопроизводстве…
- При советской власти члены трудовых коллективов в правовые вопросы никогда не вмешивались, но их присутствие в суде вовсе не было лишним. Иногда для принятия судом справедливого решения очень полезно иметь возможность выслушать человека, который знает подсудимого, а не ограничиваться формальной характеристикой с места работы.
Если же непосредственно участник процесса не является профессионалом, это иногда приводит к различным нарушениям судебной процедуры. Я однозначно приветствую профессионализацию рынка юридических услуг, в том числе, и с помощью адвокатской монополии. В случае неподобающего поведения адвоката профессиональное сообщество может с него спросить.
В уголовном процессе адвокатская монополия — это хорошо. Я бы был не против, чтобы она отсутствовала, но только в том случае, если бы была выстроена система взаимоотношений адвокатов и представителей с судом. Адвокатская монополия хорошо дисциплинирует: процессы не срываются, нет противодействия судопроизводству со стороны отдельных представителей.
- Инициатива по введению в России адвокатской монополии исходит из Минюста. Министр Коновалов говорил, что среди адвокатов много лишних людей, которых "страшно не то что в суд, но и за водкой послать". Это весьма нелестная оценка их профессиональному уровню. Мне кажется, что это в первую очередь относится к адвокатам по назначению, которые зарабатывают на жизнь исключительно своим статусом и своим присутствием в уголовном процессе. Сам процесс, прежде всего, защита подсудимого становится формальным делом. Это же прямое следствие адвокатской монополии. Что вы скажете по этому поводу?
- Мы все понимаем, что по назначению работать ответственно могут единицы. Вместе с тем очевидно, что у подготовленного адвоката есть возможность заработать и так. Адвокат по назначению чаще всего не может реализовать свою ответственность именно в силу не очень хорошей подготовленности.
Мы все смотрим на развитые страны, в частности, на Америку, но там очень дорогое правосудие: в суд кто попало не бежит с такими незначительными спорами, с которыми сталкиваемся мы, и которые было правильно решать путем внесудебного урегулирования. Я сам рассматривал дело по иску в 30 копеек, это было в начале восьмидесятых.
В тех правовых системах такое невозможно. К тому же, там очень жесткий отбор юристов. Это одна из самых высокооплачиваемых профессий, и туда просто так попасть нельзя. У нас же юридической практикой начинают заниматься лица, с трудом окончившие юридический вуз. Какую помощь они могут оказать? Такие люди, слабо разбирающиеся в праве, как правило, легко дают оценки и обещания. Они наносят большой вред репутации суда, поскольку, проиграв дело из-за своей некомпетентности, винят во всем не себя, а судью, который якобы был предвзят, подкуплен.
Все-таки адвокатская монополия способна эти проблемы в значительной мере решить через механизмы отбора и контроля. В другой ситуации я бы за монополию не высказывался, но в настоящий момент мы эффективнее будем работать при наличии адвокатов, которые как-то объединены, к которым предъявляются определенные требования. В советские времена, например, адвокатов было меньше, чем сейчас, попасть в их ряды было сложнее, соответственно, адвокаты были ответственными. Я эту систему хорошо помню.
- Как вы оцениваете перспективу распространения адвокатской монополии на гражданский процесс?
- Думаю, введение монополии происходит по вполне обоснованному желанию адвокатского сообщества, которое инстинктивно ищет оптимальные формы своей деятельности и взаимодействия с обществом и судом. Дело в том, что его авторитет сейчас тоже упал. Ему наносят ущерб отдельные адвокатские образования, которые чрезмерно самостоятельны, и не участвуют в жизни профессионального сообщества, не контролируются в должной мере адвокатскими палатами. А степень ответственности отдельных адвокатов или представителей вообще сведена к нулю.
- Суды заинтересованы в усилении роли квалификационных комиссий адвокатских палат?
- Суды хотят, чтобы была адвокатская корпорация, которая с помощью механизмов самоорганизации дает пропуск в профессию новым своим членам. Чтобы она несла какую-то ответственность за их поведение в суде, за их отношение к суду и закону, наконец.
- А представители областного суда активно участвуют в работе квалификационной комиссии адвокатской палаты?
- Да. Мы обязаны поддерживать связь с адвокатским сообществом, в том числе, при рассмотрении административных производств в отношении адвокатов, нарушающих Кодекс профессиональной этики, и так далее. Работа адвокатуры — важная часть всего юридического процесса.
- А как вы относитесь к рекрутированию судей из сотрудников аппарата судов?
- Привлекая в судейский корпус такого работника, мы получаем специалиста, максимально готового к работе в суде, имеющего о ней полное представление. Я считаю, что будущий судья большего профессионального опыта, чем работая в самом суде, нигде не получит.
На самом деле профессиональная деформация есть везде, я прекрасно это понимаю. И не считаю, что юристы, которые приходят из других систем, не годны к профессии судьи. Конечно, хорошо было бы создать систему, при которой человек, поработав на следствии, затем в адвокатуре, позднее приходил бы в суд. Но это стало бы возможным, только если бы работа в суде была максимально привлекательной и почетной. На сегодняшний день успешные адвокаты, например, в судьи не идут. Потому что здесь тяжелая работа и очень большая ответственность.
- Почувствовали ли гражданские коллегии начало процедур медиации? Следует ли ожидать в России появления процедур медиации в уголовном процессе?
- Пока, к сожалению, применение медиации не получило широкого распространения. Поэтому говорить о существенном облегчении работы судей сейчас нет оснований. Медиация, безусловно, будет внедряться, но приживется ли она в нашей правовой системе уже в ближайшее время – в этом я не убежден. Я разделяю мнение экспертов, указывающих на недостаточность созданных законодателем условий для стимулирования участников споров к заключению медиативных соглашений. Сейчас в России недорогая судебная процедура. Если она станет достаточно дорогой, вырастет размер государственной пошлины, то это будет побуждать стороны к каким-либо соглашениям.
Кроме того, при рассмотрении дел в суде строго соблюдаются процессуальные сроки. Вы знаете, что в судах общей юрисдикции Омской области рассматривается большое количество дел, и подавляющее большинство рассматривается очень быстро. Если бы судебная процедура не была ограничена жесткими и очень короткими процессуальными сроками, то у сторон, возможно, было бы больше желания вступать в переговоры друг с другом.
И потом, на мой взгляд, россияне не очень склонны к медиации в силу своего менталитета — у нас люди не привыкли договариваться, доверять соглашениям. Наличие судебного решения выглядит в их глазах более убедительным. Такое восприятие медиативных соглашений характерно и для судей. Мы видим, что те редкие мировые соглашения, которые сегодня заключаются в гражданском процессе, отменяются судами по первой же жалобе, поскольку не являются итогом рассмотрения спора в суде, когда проверены все доводы сторон.
Свести враждующие стороны очень сложно. Поэтому, с моей точки зрения, успешно заниматься медиацией могут только хорошие психологи, обладающие при этом юридическим образованием.
Медиативные процедуры мне кажутся более перспективными в арбитражном судопроизводстве. Поскольку здесь стороны зачастую даже во время судебного разбирательства не прерывают свое партнерство и в силу договорных обязательств продолжают работать друг с другом. Для них важно бывает сохранить отношения. Кроме того, здесь меньше эмоций. Это экономические споры, в которых, как правило, ничего личного.
В судах общей юрисдикции, наоборот, часто сталкиваются интересы сторон, между которыми были или есть личные отношения, порой обиды, ненависть. Думаю, что каждому понятно, в чем здесь сложность для медиатора.
С другой стороны, я вижу, что некоторые вытекающие из семейно-брачных отношений споры просто нуждаются в таких процедурах, которые, может быть, даже было бы полезно сделать обязательными перед обращением в суд. Это вопросы, связанные с расторжением брака, воспитанием детей, с определением места жительства ребенка.
Что касается уголовного процесса, там вообще сложно применить медиативную процедуру, поскольку основные принципы медиации — добровольность, прозрачность и конфиденциальность процедуры — не всегда будут соответствовать закону при рассмотрении уголовных дел. Возможно, что-то подобнее можно было бы предусмотреть только по делам частного обвинения…
- Но существует положительный опыт применения медиации в уголовном процессе, в частности, скандинавский. Введение медиации вызвало очень серьезный социальный эффект, в том числе и в Финляндии, которая, по мнению ряда специалистов, до 60-х годов прошлого века была близка к России по числу заключенных на душу населения. Почему же у нас маловероятен такой путь?
- Российская ментальность отличается от скандинавской, и это, на самом деле, решающий момент. Я согласен, что медиация может присутствовать и при рассмотрении дел публичного обвинения. Но тогда имело бы смысл законодательным путем закрепить за пострадавшей стороной большее количество прав, дать возможность более активно участвовать в решении вопроса о назначении наказания. Если бы мнение потерпевших о наказании носило не консультативный, а обязательный в ограниченных законом пределах характер, это бы мотивировало правонарушителя к конкретным действиям по заглаживанию своей вины.
Ну и самое главное. В благополучных странах, когда люди имеют какую-то собственность, все проще. Если же у правонарушителя, простите, за душой ничего нет, то ущерб, который он причинил потерпевшему, даже при наличии исполнительного листа, невозможно взыскать. Мы прекрасно понимаем, что это происходит в большинстве случаев в существующей системе уголовного судопроизводства.
Скандинавский опыт не представляется мне таким уж привлекательным. Как только наступают кризисные явления в процветающих странах, уровень криминализации начинает расти. И население там становится уже не очень законопослушным. Я думаю, что в будущем мы это еще увидим. Тем более вы сами знаете, там существуют очень серьезные социальные проблемы, например, связанные с незаконной иммиграцией и ростом безработицы.
- Вам очевидна польза от введения апелляционной инстанции?
- Несомненно, это так. Назову одну цифру — штат судей Омского областного суда в связи с этой реформой увеличен на 26 ставок — это позволило оптимизировать нагрузку на судей. Кроме того, реформа повысила уровень правовой определенности принимаемых по делам судебных актов. Значительно уменьшилось количество судебных актов, вынесенных судом первой инстанции, в которые необходимо вмешиваться президиумам судов субъектов.
- Что вы можете сказать про концепцию укрупнения кассационных округов? Об этом говорил председатель Конституционного суда Валерий Зорькин на VIII Съезде судей России. Эта же идея закладывалась и в проект закона о судах общей юрисдикции. Предполагалось, что такая мера сделает суды более независимыми…
- Укрупнение кассационных округов, безусловно, хорошая мысль, но не в плане повышения независимости судов. Не верю в возможность административного давления на настоящего судью. А если он к этому склонен, на него можно надавить при любом делении округов.
- А если посмотреть с такой точки зрения: у судов общей юрисдикции по субъектам Федерации получается двуединая функция – во-первых, должна быть хорошая статистика и неотменяемость судебных решений, а во-вторых, они должны поддерживать законность судебных решений. С одной стороны, надо отменить, потому что подсказывает внутреннее убеждение, а с другой, необходимо оставить в силе, чтобы статистика выглядела привлекательно.
- Ничего подобного. Такой погони за показателями у нас нет. И я не помню, чтобы Верховный суд критиковал суды регионов за низкий или, наоборот, высокий процент утверждаемости решений районных судов. Областному суду еще могут предъявить претензии к качеству конкретных решений, принятых по первой инстанции, или же по поводу произведенных нами в апелляции необоснованных отмен решений, когда Верховный суд выявит неправильное применение нами норм права по какой-то конкретной категории дел. Но этого никогда не происходит беспредметно, лишь по одним статистическим показателям. Вы можете сомневаться в этом, но это действительно так.
Решения судов первой инстанции не всегда обоснованны. В незаконные и необоснованные решения вышестоящая инстанция будет вмешиваться всегда. Если судья видит незаконное решение и не вмешивается, то он недостоин своей профессии.
Другой вопрос, если судья, не обладая должной профессиональной подготовкой, слишком полагается на собственное усмотрение и ломает законное решение. К сожалению, такое случается. Поэтому перед нами стоит задача — не допустить вмешательства в законные судебные решения. Суд первой инстанции — это суд, который наиболее приближен к исследованию доказательств. У него наибольшая возможность для оценки того или иного доказательства, его допустимости и относимости.
- Вы упомянули иск на тридцать копеек. А каким было ваше первое дело?
- 1 августа 1979 года, сразу после окончания университета я по распределению был направлен в Октябрьский районный суд Омска в качестве стажера судьи. Там была свободна одна ставка судьи, а процедура назначения на должность была несравнимо проще, чем сейчас. Меня в одном из трудовых коллективов избрали народным заседателем и, далее, решением исполкома назначили исполняющим обязанности судьи. И уже через две недели, 15 августа 1979 года я вместе с двумя народными заседателями рассмотрел свое первое уголовное дело. Один молодой человек ночью совершил нападение на женщину: имитируя ствол пистолета, приставил палец ей к спине, и, угрожая жизни, снял с нее перстень. Я приговорил его к лишению свободы сроком на четыре года. Приговор подсудимым обжаловался, но не был отменен вышестоящей инстанцией и вступил в законную силу.
