200 лет со дня рождения Дмитрия Мейера, великого цивилиста

В вузе (теперь Казанский федеральный университет) ежегодно проходит симпозиум «Цивилистическое право и процесс: история, современное состояние и перспективы развития». В этом году он посвящен 200-летию со дня рождения Д. И. Мейера. В симпозиуме примут участие яркие представители профессии. Среди них – Павел Крашенинников, председатель комитета Госдумы по государственному строительству и законодательству. Он представит книгу трудов Мейера со своим вступительным словом, работу выпустило издательство «Статут».

На симпозиуме ученые обсудят проектные методы в преподавании цивилистического процесса, а также дисциплину судов по интеллектуальным правам. Значительная часть выступлений будет иметь не только академический, но и практически-ориентированный характер. Заявлены доклады «Преюдиция в арбитражном процессе»,  «Процессуальная революция: юрисдикционные новеллы», «Некоторые вопросы применения отдельных оснований для пересмотра судебных актов по новым обстоятельствам» (доступна полная программа симпозиума «2019 – «Цивилистическое право и процесс: история, современное состояние и перспективы развития»).

Попечительский совет юридического факультета Казанского федерального университета на симпозиуме впервые вручит премию и медаль имени Дмитрия Ивановича Мейера за достижения в области гражданского права. 

Павел Крашенинников: «Дмитрий Иванович Мейер − отец русского гражданского права» 

(Статья из книги «Д. И. Мейер. Избранные труды», публикуется с разрешения автора)

В сентябре 2019 г. исполнилось 200 лет со дня рождения Дмитрия Ивановича Мейера (1819−1856). Мейер широко известен в юридических кругах как «отец русского гражданского права», как автор учебника, который и через 150 лет широко используется в вузах, а также как создатель первых в России, как он сам их назвал, «юридических клиник», нацеленных на правовую помощь нуждающимся в этом гражданам. Однако читателям, менее осведомленным в хитросплетениях права, которые, как тешит себя надеждой автор этого очерка, также могут взять в руки эту книгу, все эти слова могут показаться восхвалениями давно ушедшего человека.

Чтобы более объемно взглянуть на результаты творчества мыслителя, прожившего всего-то 36 лет, необходимо увидеть их в культурно-исторической перспективе от первой половины 19 века до наших дней. Именно это мы и попытаемся сделать в этом очерке, к слову, разделенному на две части, соответствующие данному двухтомному изданию.

Практически всю свою сознательную жизнь Дмитрий Иванович провел в период правления императора Николая I (1825−1855). Наиболее емкую характеристику этому периоду дал современник Дмитрия Ивановича, известный историк С.М. Соловьев (1820−1879): «Начиная с Петра до Николая просвещение народа было целью правительства, все государи сознательно и бессознательно высказывали это; век с четвертью толковали только о благодетельных плодах просвещения, указывали на вредные следствия невежества в раскольничестве, в суевериях. ...По воцарении Николая просвещение перестало быть заслугою, стало преступлением в глазах правительства; университеты подверглись опале; Россия предана была в жертву преторианцам; военный человек, как палка, как привыкший не рассуждать, но исполнять и способный приучить других к исполнению без рассуждений, считался лучшим, самым способным начальником везде; имел ли он какие-нибудь способности, знания, опытность в делах − на это не обращалось никакого внимания. …Это была воплощенная реакция всему, что шевелилось в Европе с конца прошлого века: на лице Николая всякий легко мог прочесть страшные «мани, факел, фарес» для России: «остановись, плесней, разрушайся!». 

Конечно, речь идет в первую очередь о гуманитарных науках. Сам император имел неплохое инженерное образование и даже поучаствовал в меру сил в таких проектах, как железная дорога Москва − Санкт-Петербург, модернизация морских фортификационных сооружений столицы, строительство Пулковской астрономической обсерватории и даже основал Технологический институт в Петербурге. 

А вот философские кафедры были закрыты во всех университетах страны, поскольку «польза философии не доказана, а вред от нее возможен». Автор закавыченного утверждения министр народного просвещения А.П. Ширинский-Шихматов настаивал на том, чтобы впредь «все науки были основаны не на умствованиях, а на религиозных истинах в связи с богословием». Предшественник Шихматова граф С.С. Уваров, разработчик идеологии официальной народности («Православие, Самодержавие, Народность»), посмевший робко возражать против таких нововведений, был уволен оскорбительным письмом, которое заканчивалось так: «Надобно повиноваться, а рассуждения свои держать при себе».

Политический класс России, был травмирован декабристским мятежом (1825), Польским восстанием (1830−1831), вероломством австрийского императора Франца-Иосифа, которого Россия фактически спасла, подавив венгерскую революцию (1849), недружелюбным отношением ряда европейских стран к так называемому Восточному вопросу и поддержке Россией православных христиан Османской империи. Однако наибольшую панику при дворе вызвала французская революция 1848 г. 

«Повелитель перепугался, перепугался самым глупым образом, как только он один мог перепугаться. …Перепугалась его глупая жена, перепугались все его унтер-фельдфебели от той же самой причины и глупости, по невежеству вообще и незнанию России в особенности. Думали, что и у нас сейчас же вспыхнет революция. Рассказывали, что императрица, возвратившись с прогулки по петербургским улицам, с удовольствием говорила: «Кланяются! Кланяются!». Она думала, что петербургские чиновники вследствие изгнания Людовика Филиппа перестанут снимать шляпы пред особами императорской фамилии. Но Петербурга еще не так боялись, боялись особенно Москвы; с часу на час ждали известий о московской революции. Но все было тихо; опомнились, посмеялись над страхом своим и поблагодарили русский народ доверенностью за преданность и усердие? Ничуть не бывало! Тут-то Николай и его креатуры показали всю мелочность и гадость своей натуры; они озлобились, начали мстить за свой страх, обрадовались, что в событиях Запада нашли предлог явно преследовать ненавистное им просвещение, ненавистное духовное развитие, духовное превосходство, которое кололо им глаза. Николай не стал скрывать своей ненависти к профессорам, этим товарищам-соумышленникам членов французского собрания».

В итоге придворной элитой был взят курс, который в наше время мемов и хештегов звучал бы как «Россия не Европа». Возникло мощное идеологическое движение «славянофилов», утверждавших особый исторический путь России вне европейской цивилизации без всяких свободных крестьян, просвещения, конституций, независимых судов и прочих европейских «штучек». Результатом этого курса стала полная политическая изоляция России, поставившая ее на грань катастрофы по итогам крымской войны (1853−1856).

Профессор Московского университета С.П. Шеверев, развивая упомянутую идеологему «православие, самодержавие, народность», в концентрированном виде сформулировал отношение «славянофилов» к Европе: «В наших сношениях с Западом мы имеем дело с человеком, несущим в себе злой, заразительный недуг. Мы целуемся с ним, обнимаемся и не чуем в потехе пира будущего трупа, которым он уже пахнет». Этот опус вызвал небывалый энтузиазм в придворных кругах.

В общем, для российских охранителей нет ничего проще, чем похоронить Европу, – они делали это много раз, начиная с XVI века и по наши дни, но каждый раз слухи насчет ее смерти оказывались несколько преувеличенными.

Понятно, что в такой атмосфере жизнь людей образованных, для которых слово «свобода», практически исчезнувшее из лексикона того времени, по прежнему значило многое, была непростой. Некоторые отчаивались, некоторые уезжали, но многие старались противостоять официальной идеологии. Практически на каждой университетской кафедре имелись две партии – «славянофилов» и «западников», которые вели между собой непримиримую борьбу, порой выглядевшую мелкими склоками, за должности декана, завкафедрой, ординарного профессора. Подробное описание такого рода разборок: взаимный остракизм, интриги, доносы, подсиживание и т.д. − между профессорами Московского университета можно прочитать все в тех же «Записках» С.М. Соловьева. Если хватит терпения, конечно. Однако более емкое описание этого явления можно найти у поэта А.К. Толстого, одного из авторов незабвенного «Козьмы Пруткова», в стихотворении «Церемониал»:

Идут славянофилы и нигилисты,

У тех и других ногти нечисты.

Ибо, если они не сходятся в теории вероятности,

То сходятся в неопрятности.

И поэтому нет ничего слюнявее и плюгавее

Русского безбожия и православия.

На краю разверстой могилы

Имеют спорить нигилисты и славянофилы.

Не только А.К. Толстой вместе с братьями Жемчужниковыми с иронией относился к идеологическим баталиям того времени. В стороне от этого «праздника жизни» осталась практически вся юридическая общественность. Просто потому, что среди профессоров юридических факультетов и кафедр не было славянофилов. Ведь юридические начала для них были неприемлемы в силу органических причин. 

Может показаться удивительным, но гонения на просвещение в юридической сфере практически отсутствовали. По крайней мере сведения о баталиях между профессорами-юристами по политическим аспектам, а тем более о гонениях до нас не дошли. Наоборот, известно, что многие студенты и выпускники юридических кафедр часто направлялись на стажировку в «умирающую Европу» и возвращались оттуда с полным набором соответствующих идей и знаний. Провозили они их, понятное дело, в голове, а не в чемодане, так что уследить за этим было невозможно. И это при том, что идея правового государства, возникшая во времена Державина и Сперанского, тогда практически угасла.

Однако если внимательнее посмотреть на устремления Николая I, этот, казалось бы, парадокс легко можно объяснить. Как писал историк В.О. Ключевский: «Николай поставил себе задачей ничего не переменять, не вводить ничего нового в основаниях, а только поддерживать существующий порядок, восполнять пробелы, чинить обнаружившиеся ветхости с помощью практического законодательства и все это делать без всякого участия общества, даже с подавлением общественной самостоятельности, одними правительственными средствами». 

Он видел свое предназначение в том, чтобы сберечь Россию, ну и сберегал в меру своего понимания.

Идеалом императора было полицейское государство, все институты которого исправно функционируют по законам, дарованным властями. Собственно лозунг «Диктатура закона» − это лозунг полицейского, а не правового государства, целью которого является гармонизация прав и свобод социальных слоев населения и отдельных граждан. Как мы видели раньше, неукоснительное следование законодательству отнюдь не является панацеей от произвола и вопиющих нарушений прав человека, характерных для тоталитарных государств, что и наблюдалось и в ХХ веке. 

В рамках этой доктрины Николай I сумел привести в чувство донельзя расхлябанную еще со времен наполеоновских походов армию, из которой вышло большинство декабристов. Он всерьез пытался бороться с мздоимством (коррупцией) – судебное преследование чиновников за казнокрадство и прочие злоупотребления при нем стали обыденной практикой. Очевидно, он нуждался в четком и конкретном законодательстве, являющемся как бы «инструкцией по эксплуатации» государственного механизма. Не случайно одним из первых его рескриптов было учреждено Второе отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии, задачей которой и было упорядочение российского законодательства. Хотя Михаил Михайлович Сперанский формально и не получил официальной должности в этой канцелярии, он стал фактическим руководителем осуществленной в конечном итоге работы. Вместе с тем нельзя не обратить внимание на то, что это был уже не тот Сперанский – активный идеолог правового государства, разделения властей в рамках конституционной монархии, выборности ключевых должностных лиц государства. Теперь это был ярый сторонник самодержавия. Тем не менее его предложение подготовить гражданское уложение царю не понравилось. Чуть позже он повелел создать Свод существующих законов с исключением всего недействующего, но без всяких изменений в их существе. Как уж получилось – это вопрос другой, но задача ставилась именно так.

Действительно ли Сперанский скрупулезно выполнил волю императора, или все-таки кое-что позаимствовал в иностранных, в основном французских, правовых актах – до сих пор остается предметом спора правоведов. Однако, как бы то ни было, гигантская работа, которую предполагали осуществить все императоры начиная с Петра I, была осуществлена, и в 1833 г. было утверждено Полное собрание законов и Свод законов Российской империи. Это одно из немногих деяний Николая I, с которым он вошел в историю в позитивном ключе. Следует отметить, что император лично докладывал указанные законы на Государственном совете.

Однако в России отсутствовала система подготовки кадров, способных понимать суть позитивного законодательства и оперировать им. Для этого требовался совершенно иной склад мышления, нежели тот, которым обладали российские чиновники. Так что волей-неволей приходилось и привлекать иностранных юристов, и обучать свои кадры за рубежом. По настоянию Михаила Михайловича Сперанского лучших выпускников учебных заведений, получивших юридическое образование, направляли в Европу для продолжения обучения.

Вот здесь то и постигла Николая I та самая оказия, которая случалась со многими правителями России, как бы они не назывались, и до и после него. Будучи людьми европейски образованными и цивилизованными, они все-таки не понимали того, что нутром чуяли «славянофилы». 

Внедрение каких бы то ни было достижений европейской культуры, будь то современные технологии или государственные институции, для своих внутренних нужд может привести к двум результатам. Либо лишенные своей социокультурной среды они превратятся в дорогую и диковинную вещь, предназначенную для демонстрации приятелям, коллегам и родственникам, а могут быть в ряде случаев и предметом насмешек. Либо станут центрами роста этих самых социально-политических веяний, которые правители как раз и хотели бы избежать. Петр I хотел воспитать высококлассных мастеровых, а воспитал Державина и Пушкина. Николай I хотел создать класс послушных винтиков государственной машины, а породил развитое законодательство и партию кадетов, которая не только далеко продвинула идеи правового государства, но и сыграла существенную роль в свержении самодержавия. Значительную часть этой партии как раз и составляли юристы – теоретики и практики, мыслители и политические деятели.

Дмитрий Иванович Мейер и стал одним из первых этой плеяды выдающихся российских юристов, которые так много сделали для продвижения идей права в России.

Дмитрий Иванович (Дитрих-Иосиф Иоганнович) Мейер родился 1 (13) сентября 1819 г. в Санкт-Петербурге в семье потомков португальских евреев, проделавших наряду со многими своими соплеменниками скорбный путь исхода из католических стран, в основном Испании и Португалии, где бушевали инквизиция и антисемитизм, в толерантные страны Северной Европы. Сначала в Голландию, затем в Данию. Л.И. Петражицкий связывал этот исход евреев с существенным снижением торгового потенциала католических стран и с его возрастанием в Голландии.

Дед нашего героя – купец Абрам Мейер – переехал в Россию, где, как известно, хоть и риску больше, но и возможности гораздо шире, чем в стабильных европейских или американских государствах. Кому, как не предпринимателям, об этом знать? В 1799 г. Абрама постигло несчастье – потерпел крушение корабль, в том числе и с его грузом. На Кронштадтском рейде во время сильного ветра на «него наехал идущий из Кронштадтской пристани военный корабль и висящим якорем проломил его столь сильно, что он тот же час принужден был потонуть со всем грузом».

Абрам Мейер обратился за помощью к императору Павлу I, но не за материальной компенсацией, а с просьбой устроить судьбу его сыновей в России. В итоге отец нашего героя Гартвиг Иоганн и его брат Осип были обращены в лютеранскую веру, чтобы иметь возможность жить и работать в столице, и приняты в число придворных музыкантов.

В 1814 г. Гартвиг Иоган женился на Шарлотте Вульф. У них было две дочери и трое сыновей. Семья быстро обрусела, и для детей Гартвига и Шарлотты русский стал родным языком. Родители очень гордилась старшим сыном Дитрихом-Иосифом, называя его «семейным сокровищем» и «Дмитрием казанским». Умер Гартвиг Мейер 26 марта 1867 г., надолго пережив своего знаменитого сына. 

В 1834 г. Дмитрий оканчивает вторую гимназию в Санкт-Петербурге и там же поступает в Главный педагогический институт. Здесь он обучается преподаванию юридических наук, которые в это самое время начинают отсчет своего бурного развития, поскольку в 1833 г. Свод законов Российской империи был одобрен Государственным Советом, а в 1835 г. Свод законов вступил в силу.

Окончив институт (1841) с золотой медалью, «по плану Сперанского» он едет на стажировку в Германию, в Берлинский университет. Прекрасно владея языками, Дмитрий Иванович изучает гражданское право Германии, Франции, Австрии и, конечно же, Римское право. Слушает лекции и наставления немецких профессоров, из которых, безусловно, стоит выделить и «великого учителя римского права» Фридриха Карла фон Савиньи, а также его последователя Георга Пухта. Наряду с юридическими науками также изучал философию и историю.

Более чем двухгодичная стажировка молодого ученого не смогла не сказаться как на образе его мыслей, так и на его мировоззрении. Присущий Мейеру аналитический склад мышления значительно развился в результате постижения глубин права. Идеи правового государства, уже тогда доминировавшие в Европе, научили его с уважением относиться к правам и свободам граждан независимо от их социального положения. 

Как для любого образованного русского человека существование крепостного права в России было для него самой болевой точкой. «…Я верю в близость переворота во внутренней жизни нашего отечества. Каждый, в ком есть человеческое сердце, невольно сознает всю нелепость крепостного права. …Вникните глубже и вы увидите, что вас смущают ненормальные отношения к крепостным: вы переросли такое положение вещей, вы уже не в состоянии примириться с этим. Для вас должно быть ясно, что крепостным необходимо дать свободу, но одного сознания и чувства еще мало – на вас, на вас первых лежит обязанность облегчить участь ваших крестьян, а, если сбудется мое предчувствие, и, наконец, поднимется вопрос о крепостных, вы первые должны стать в ряды их защитников и, каждый на своем месте, помогать торжеству справедливого дела», − так напутствовал Мейер выпускников своего курса в 1849 г. 

Дмитрий Иванович не дожил до окончательной отмены крепостного права, однако фундамент этой отмены был заложен во времена правления Николая I. Указами императора помещикам запретили самовольно ссылать крестьян на каторгу, продавать их поодиночке и без земли, а самим крестьянам разрешили выкупать себя и свои семьи из продаваемых имений, владеть землей, вести предпринимательскую деятельность. Крестьяне перестали быть собственностью помещика, а стали прежде всего подданными государства, которое защищало их права, что являлось одной из функций Третьего отделения. Крепостное право связывало помещика и крестьянина отношениями к земле, с которой теперь нельзя было просто взять и согнать крестьян. Помещики могли по добровольному соглашению с крестьянами уступать им свои земли в постоянное наследственное пользование на раз однажды установленных условиях. Зато помещик освобождался от обязанностей, какие на нем лежали по владению крепостными, от ответственности за их подати, от обязанности кормить крестьян в неурожайные годы, ходатайствовать за них в судах и т.д. Таким образом, возник институт натуральной ренты, который в какой-то мере гарантировал крестьянам ряд базовых прав.

Указом «Об обязанных крестьянах» была осуществлена глубокая реформа управления государственной деревней. Всем государственным крестьянам были выделены собственные наделы земли и участки леса. Были учреждены вспомогательные кассы и хлебные магазины, которые оказывали крестьянам помощь денежными ссудами и зерном в случае неурожая. 

Не случайно в качестве темы своей пробной лекции в Главном педагогическом институте в январе 1845 г. Д.И. Мейер выбрал «гражданские отношения обязанных крестьян». Он чутко уловил, что происходящие изменения в положении крепостных крестьян ведут к значительному расширению сферы применения частного права, а значит, к тектоническим изменениям в российской экономике. И это должно быть отражено в правовых актах.

Лекция прошла успешно, и он был направлен в Казань, в Императорский университет, где и стал тем самым Дмитрием Ивановичем Мейером, которого сегодня знает весь мир. Здесь он становится преподавателем, профессором, а затем и деканом юридического факультета знаменитого и по сегодняшний день Казанского университета.

С первых же шагов на преподавательском поприще обнаружился совершенно иной склад мышления Дмитрия Ивановича Мейера по сравнению с доминировавшим тогда способом подачи материала профессорами-юристами. Молодой преподаватель видел гражданское право в качестве стройного, логически выстроенного предмета, в то время как студентов заставляли просто заучивать Свод законов. Вновь прибывшему «исправляющему должность адъюнкта» по кафедре гражданских законов пришлось начинать с приема экзаменов у студентов, уже прослушавших курс гражданского законодательства. «Мейер, после первых же ответов, догадался о методе преподавания и потому старался испытывать студентов не в том, что они заучили ко дню экзамена, но степень понимания и развития мышления в своих будущих слушателях. Это и казалось неопытным юношам в профессоре придирчивостью и желанием сбивать». В итоге большинство студентов получили неудовлетворительные оценки. Им было предложено прослушать этот курс заново.

Методика чтения лекций, принятий экзаменов и общения со студентами молодого преподавателя была настолько необычной для тех времен, что сначала испугала студентов и его коллег, но впоследствии сблизила их с Дмитрием Ивановичем до дружеских отношений. Профессор А. Гольмстен, со ссылкой на студентов, указывал на то, что «садясь на кафедру, он удивительно спокойно излагал свой предмет, изложение было столь цельное, законченное и отделанное с внешней стороны, что записывать становилось не только возможно, но и легко. По уверению позднейших его слушателей, стоило надлежащим образом записать его лекцию, и она оказывалась готовой хоть для печати; наилучшие в литературном смысле места впоследствии изданного курса его суть те, в которых удалось слово в слово записать изложенное с кафедры, − никакой литературной обработки не требовалось. Читал он лекции без конспектов, что уже само собой и без удостоверения лиц, близко знавших его, указывает на то, что к каждой лекции он тщательно готовился». Студенты узнали «такое гражданское право, о котором еще дотоле не имели понятия, тем более что в наивном убеждении им и не представлялась эта наука иначе, как смесью разных статей, подведенных под известные отделы», − писал студент Дмитрия Ивановича, впоследствии известный историк и академик Императорской академии наук, профессор Петр Петрович Пекарский.

«Это был профессор нового типа: как говорят, талантливый и тонкий юрист, он был также очень образованный человек, и на его лекции студенты шли толпами, между прочим, из других факультетов: изложение своей науки он соединял с объяснениями, взятыми из современной европейской и русской жизни и литературы, его юридическое учение было вместе учение нравственное», − вспоминал А.Н. Пыпин, историк литературы, выпускник словесного факультета Казанского университета.

Студенты переписывали лекции Мейера друг у друга, а отважные обратились к нему «с просьбою дать им свои рукописи». Однако Мейер им отказал, заметив, что можно обращаться и «он будет снимать все недоумения». По-видимому, будучи незаурядным педагогом, Дмитрий Иванович хорошо понимал, что одно дело прочитать и выучить материал, а совсем другое – послушать, понять и записать своими словами. Однако вследствие такого подхода оригинальный текст лекций по гражданскому законодательству не сохранился.

Удивительная жизнь лекций по гражданскому праву, прочитанных Мейером в Казанском университете, уже для большого круга интересующихся началась после смерти Дмитрия Ивановича, когда один из благодарных учеников – Александр Иванович Вицин издал курс лекций по гражданскому праву в виде учебника. Впоследствии дело продолжил А. Гольмстен. С 1859 по 1902 г. вышло восемь (!) изданий этой книги. После 1917 г. по понятным причинам книга не издавалась, однако в 1997 г. и далее в 2000, 2003 гг. издательство «Статут» снова выпускает учебник, а студенческое и юридическое сообщество с удовольствием изучает данный труд.

Габриэль Феликсович Шершеневич, выпускник и профессор Казанского университета, писал в 1893 г. в «Науке гражданского права»: ««Русское гражданское право» профессора Мейера представляет собою произведение, которым русская наука имеет полное основание гордиться. Мейер первый дал полное систематическое изложение русского гражданского права с объяснением, толкованием, обнаруживающим замечательную тонкость анализа, столь ценную в цивилисте. Обширное знакомство с римским правом и западною наукой дали возможность автору осветить научным светом русский юридический быт. При изложении каждого института автор не довольствуется исследованием юридической, формальной стороны, но обращается к общественным условиям его существования, дает бытовые оправдания».

Отцом русского гражданского права Д.И. Мейера назвал профессор римского права Юрьевского университета Василий Михайлович Нечаев (1860–1935). Также он говорил о том, что Дмитрий Иванович − выдающийся юрист практического направления, неизбежно влиявший на труды по гражданскому праву того времени. Нам представляется, что и в наше время  эти работы представляют несомненный не только исторический, но и теоретический, и даже практический интерес.

Деятельность Дмитрия Ивановича Мейера как педагога-новатора одними лекциями по гражданскому праву, выразившимися в том числе знаменитым учебником, не исчерпывалась. Дмитрий Иванович стремился передать студентам не только стройную систему знаний, но и само мировоззрение, вне которого частное право остается мертвой наукой. Как писал Г.Ф. Шершеневич: «Студенты Казанского университета выносили из его лекций такую массу знаний, какой не получали в ту эпоху нигде слушатели. Кроме обширного материала, расположенного в строго научной системе, лекции Мейера были проникнуты тем гуманным характером, тою смелостью чувства, которые должны были увлекательным образом действовать на учеников. Когда в 40-х годах с кафедры раздается голос протеста против крепостничества, чиновничьего взяточничества, против различия в правах по сословиям и вероисповеданиям − приходится заключить, что профессор обладал значительным гражданским мужеством. Смелое слово учителя не оставалось без влияния на учеников: известен случай, когда один из учеников Мейера отказался от выгодной покупки крепостных именно под влиянием впечатления, вынесенного из университета».

Этим и объясняется то повышенное внимание, которое Дмитрий Иванович уделял умению студентов использовать полученные теоретические знания в правовой практике или, как тогда говорили, в юридическом быту. С этой целью он выступил инициатором и организатором вовлечения студентов в оказание гражданам юридической помощи. Под руководством преподавателей они консультировали, помогали нуждающимся готовить заявления, жалобы, советовали, куда обратиться за защитой своих прав. Дмитрий Иванович назвал такую практику юридической клиникой. Польза от такой деятельности очевидна как для граждан, так и для студентов, которые кроме применения норм применительно к конкретной ситуации учились работать с людьми. Дмитрий Иванович сам участвовал в работе таких клиник. «Бедные люди, − писал он, − нуждающиеся в советах и помощи по каким-либо… делам обращаются. …По желанию советующегося тут же может быть для него безвозмездно сочинена нужная бумага».

Подвижничеством Д.И. Мейера восхищался Н.Г. Чернышевский. В своей статье «Губернские очерки» он приводит Дмитрия Ивановича в качестве примера человека, «все силы которого были посвящены благу его родины», в противовес далеким от нравственного идеала героям Салтыкова-Щедрина. «Постоянною мыслию его было улучшение нашего юридического быта силою знания и чести… Задушевным его стремлением было соединение юридической науки с юридической практикой. Он устроил при своих лекциях в университете консультацию и сам занимался ведением судебных дел, разумеется, без всякого вознаграждения (это был человек героического самоотвержения), с целью показать своим воспитанникам на практике, как надобно вести судебные дела». 

Чернышевский рассказывает реальную историю, как Д.И. Мейер сумел вывести на чистую воду мошенника, пытавшегося с помощью ложного банкротства обмануть своих кредиторов, причем далеко не в первый раз. Около года Дмитрий Иванович разбирался с запутанной финансовой документацией, а упорный жулик сидел под арестом, подсылая к нашему герою «партизан» с заманчивыми предложениями. Но Мейера нельзя было ни подкупить, ни запугать. В итоге купец вынужден был расплатиться с кредиторами, а выйдя из тюрьмы, тут же направился к профессору со словами: «Благодарю тебя, уважаю тебя. …Теперь я понимаю, что дурно, что хорошо. …я верю тебе одному. Во всех своих делах я буду слушаться тебя, а ты не оставь меня своим советом».

Эта почти что рождественская история происходила на глазах всей казанской общественности, и прежде всего студентов-юристов. Трудно представить себе более убедительную демонстрацию библейской мощи права, способного привести к покаянию закоренелого грешника. Конечно, если Закон использует кристально честный искренний человек. Своего рода проповедник права.

Одним из итогов многолетней педагогической деятельности Мейера стала его работа «О значении практики в системе современного юридического образования» (1855 г.). 

В Казанском университете коллеги с удовольствием рассказывают о том, как студентом Дмитрия Ивановича был Лев Толстой. Лев Николаевич, первоначально избравший философский факультет, в 1845 г. перешел на юридический. Много лет спустя Толстой вспоминал: «Когда я был в Казани в университете…, там был профессор Мейер, который заинтересовался мною и дал мне работу – сравнение «Наказа» Екатерины с «Esprit des lois» (Дух законов. – Примеч. авт.) Монтескье. И я помню, меня эта работа увлекла; я уехал в деревню, стал читать Монтескье, это чтение открыло мне бесконечные горизонты; я стал читать Руссо и бросил университет, именно потому, что захотел заниматься». Свои мысли по поводу прочитанного Л.Н. Толстой записал в своем дневнике за 1847 г.

Однако другие обязательные предметы были Толстым заброшены, так что вполне оправдано на экзамене 1846/47 гг. по истории русских гражданских законов Мейер поставил ему неуд. Сам Дмитрий Иванович был этим фактом очень обеспокоен и интересовался у однокашников Льва Николаевича: «Знакомы ли вы с Толстым? Сегодня я его экзаменовал и заметил, что у него вовсе нет охоты серьезно заниматься, а жаль: у него такие выразительные черты лица и такие умные глаза, что я убежден, что при доброй воле и самостоятельности он мог бы стать замечательным человеком». 

Однако Лев Толстой не захотел связать свою жизнь с юриспруденцией и в апреле 1847 г. подал прошение о своем исключении из числа студентов Казанского университета.

Другой яркой гранью таланта и личности Дмитрия Ивановича Мейера является его научная деятельность. Конечно, ее намного труднее оценить с позиции общегуманистических ценностей. Чтобы понять значение его исследований в контексте развития цивилистики в России, все-таки требуется определенная подготовка. Отметим, что его научная деятельность наряду с преподавательской стала залогом его признания как при жизни, так и после.

В мае 1846 г. Мейер защищает магистерскую диссертацию «Опыт о праве казны по действующему законодательству» и в 1848 г. – докторскую «О древнем русском праве залога». Дмитрий Иванович становится профессором. В декабре 1853 г. Дмитрия Ивановича избирают деканом юридического факультета. Он популярен среди студентов и коллег, и важно то, что, несмотря на молодость, он подпадает под все существующие на тот момент требования, необходимые для замещения этой должности.

Однако столь кипучая деятельность Д.И. Мейера проходила на фоне тяжелой и плохо излечимой по тем временам болезни – чахотки (туберкулеза). Как писал Н.С. Соколовский, слушатель Казанского университета: «Дмитрий Иванович был олицетворенная честность; вся его жизнь представляла служение одной идее; несмотря на невзгоды, на физические и нравственные страдания, он твердо, безуклонно шел к своей цели, ни разу не отступая, ни разу не погнувшись перед бурями».

В 1854 г. Дмитрий Иванович составил завещание, чем немало напугал свою семью. Его кузен (двоюродный брат) Георг Вольдемар Кантор − отец великого математика Георга Кантора (1845−1918) в своем письме призывал Дмитрия Ивановича: «В конце концов, советую и прошу Тебя: беги из Казани, ежели не навсегда, то хоть на время, для укрепления твоего здоровья поезжай в путешествие в Италию, Германию или Швейцарию, но непременно через Петербург, или, если Ты так уж закостенел для совершения столь героических поступков, устрой так, чтобы Твои старые родители приехали бы на несколько месяцев к Тебе. Старики пребывают в постоянной тоске по Тебе – их фамильному сокровищу...».

Трудно сказать, почему явно незаурядного молодого ученого даже после успешной пробной лекции не оставили в С.-Петербурге, а отправили в Казань. Может быть, его воззрения были чересчур европейскими даже для «западников» из Главного педагогического института? Но стал бы он в Петербурге тем самым Мейером, каким стал в Казани?

В 1853 г. выходит труд «О юридических вымыслах и предположениях, о скрытых и притворных действиях». Существование вымышленного факта, влияющее на гражданские права и обязанности, имело распространение в Римском праве. «Та же сила, которая создала закон в конкретном виде как определение отдельного случая с чувственными, осязательными признаками, указала на прием для распространения этого закона на другие случаи, для примирения, значит, формализма с упорствующею против него действительностью, − сила воображения». С развитием законодательства применение вымысла случалось и стало заменяться предположением. В отличие от предположения (презумпции) юридический вымысел Мейер называет «по ложности призрачности своей вредное». Другое дело – предположение, которое является фактом настолько вероятным, что может быть уничтожено только другим доказательным фактом.

От предположений следует отличать скрытные факты. «Скрытность действия, − пишет Д.И. Мейер, − относится к способу проявления воли со стороны действующего лица, доказательство же есть законное удостоверение в существовании случая или действия, как бы ни выразилось это действие. Скрытный факт, как и всякий другой, нуждается в доказательстве; но доказанный он не перестает быть скрытным».

Последняя часть работы посвящена притворным действиям, направленным на юридическую замену одних действий на другие с целью обмана в обхождении законов». 

Работа, безусловно, интересная как с исторической, так и с современной точки зрения.

В 1855 г. Мейер издает работу «Юридические исследования относительно торгового быта Одессы», которую он подготовил в результате поездки и изучения темы непосредственно в Одессе. Говоря современным юридическим языком (если он может быть таковым), речь идет об отношениях торговли как урегулированных законом, так и установленных обычаями. Дмитрий Иванович подчеркивает особенности портового города с разнообразием товаров, складов, магазинов и т.п. Он не скрывает эмоций: «На некоторых улицах поражает большое количество маклерских вывесок – биржевых, городских и рыночных маклеров». В работе характеризуются заключаемые договоры, а также деятельность биржи, страховых компаний, коммерческого суда. Отдельное внимание Мейер уделяет «разысканиям о движении переводных векселей». Впоследствии Дмитрий Иванович подготовит свои знаменитые лекции по вексельному праву.

18 февраля (2 марта) 1855 г. умер император Николай I, на престол взошел Александр II. Запахло воздухом свободы. Вот как описывает это время С.М. Соловьев: «У всех, начиная с самого императора и его семейства, было стремление вырваться из николаевской тюрьмы, но тюрьма не воспитывает для свободы, и потому легко себе представить, как будут куролесить люди, выпущенные из тюрьмы на свет, сколько будет обмороков у людей от непривычки к свежему воздуху. …Хотя было мало, очень мало, но все же были люди с авторитетом, люди науки, люди мысли и опыта, которым было не под стать бежать как угорелым неведомо куда, которые могли поднять голос против такого бегства, пригласить остановиться, подумать, поусумниться в пользе и необходимости бесцельной беготни». Несомненно, среди людей, востребованных той эпохой, был и Дмитрий Иванович Мейер.

Случайно или нет, но именно после смерти Николая продолжительные хлопоты Мейера о переводе в С.-Петербург увенчались успехом. «Побуждает меня к тому желание служить в Петербурге как сосредоточии нашей умственной жизни, с которым я притом связан родственными отношениями».

Летом 1855 г. Мейер переезжает в Санкт-Петербург, где первоначально возглавляет кафедру энциклопедии права в училище правоведения, а 10 декабря переходит в Университет на кафедру гражданского права и истории римского права, где перед новым годом начинает читать лекции по гражданскому праву. 

Но лекций было немного. 21 декабря 1855 г. Дмитрий Иванович прочел первую лекцию в Санкт-Петербургском университете, а 18 января 1856 г. умер от чахотки в возрасте 36 лет. Похоронен на Смоленском кладбище.