От дьявола до психиатрии: невменяемость и преступления

С самого появления письменного права, западное общество признаёт: некоторые люди не могут нести ответственность за свои действия из-за невменяемости. Такое исключение для уголовной практики стало актом милосердия, которого требовали элементарные нормы морали: бесчеловечно предъявлять обвинение тому, кто не знал, что его поведение противоправно. Этот принцип укоренился в английском общем праве, а оттуда перекочевал в правовую систему Соединённых Штатов. Но на повестке всегда оставался вопрос, который в 1843 году сформулировали во время обсуждения в Палате Лордов: «Какие вид и степень невменяемости могут оправдать жертву психического расстройства?»

До ХХ века о психических заболеваниях было известно мало. Считалось, что общего кругозора достаточно, чтобы определить, является ли человек серьёзно душевнобольным. В таких делах работал принцип «когда увижу, тогда узнаю». 

Суды пытались кодифицировать и привести к единому стандарту концепцию «невменяемости» в уголовном праве. К XVIII веку в Англии широко применялся такой тест: если человек «полностью лишён рассудка и памяти, и не знает, что он делает, не более, нежели дитя, нежели грубый или дикий зверь — он не должен подвергаться наказанию». Животные не осознают нравственной стороны своих деяний. Считалось, что душевнобольного нельзя наказывать за неправомерные действия, если он не осознаёт их «противоправность» — т.е. аморальность и греховную природу.

В западной философской традиции считается, что у людей есть свободная воля, и, следовательно, они могут выбирать — творить добро или зло. Если они выбирают зло, общество имеет право наказать их. Но люди с серьёзным душевным расстройством всегда освобождались от наказания. Об этом писал ещё Августин Блаженный: «Все люди обладают свободой воли, но ограничены в ней дети, глупцы и безумцы, которые не обладают разумом, чтобы выбирать между добром и злом». Суды продолжали признавать виновным каждого, кто «осознавал» то, что делал и кто понимал злонамеренность своих действий. Проблема с этой формулой в том, что мы измеряем грубость преступления через степень нашего возмущения им. Поэтому применение такого подхода на практике оказалось противоречивым.

Дьявол или депрессия?

В американских колониях суды колебались между подходом по принципу «добро против зла» и акцентом на душевном расстройстве обвиняемого. В 1639 году Дороти Толби повесили в Колонии Массачусетского залива за то, что она сломала шею своей трёхгодовалой дочери по имени Диффикалт (с англ. — «сложная, тяжёлая»). Губернатор Уинтроп сказал, что Толби «была одержима Дьяволом, который убедил её (с помощью обмана, который она услышала и приняла за божье откровение) сломать шею собственному ребёнку». Пуритане решили, что Толби совершила злодеяние, хотя это, скорее всего, был тяжкий случай послеродовой депрессии.

Дело Мерси Браун рассматривалось в 1691 году в Коннектикуте. История женщины хорошо знакома местным горожанам как история «помешанной и умалишённой». Когда Браун убила своего ребёнка, суд решил, что она не контролировала свой разум. И хотя её взяли под арест «чтобы предотвратить такое же или другое злодеяние впредь», женщину не приговорили к смертной казни, как других обвиняемых в убийстве в те времена.

Позже, в Англии, когда защита просила признать невменяемым Эдварда Оксфорда, безработного официанта с душевным расстройством, который совершил покушение на жизнь королевы Виктории в 1840 году, суд постановил, что «если какая-либо болезнь... взяла над ним верх, и он не мог ей противостоять, то он не понесёт ответственность». Аналогичный случай был с обедневшим бредившим шотландским лесорубом по имени Дэниел М’Нагтен. Он совершил покушение на премьер-министра в 1843 году, убив, правда, вместо главы правительства его секретаря. Обращаясь к коллегии присяжных, судья сказал следующее: «чтобы понять, что подсудимый совершил противоправное или злонамеренное деяние, надо ответить на следующий вопрос — прибегал он или нет к своему разуму во время совершения деяния? Если присяжные придерживаются мнения, что заключённый был не в себе во время совершения преступления, когда нарушал и божьи, и человеческие законы, то решение будет принято в его пользу».

М’Нагтена оправдали, но это дело стало поворотным: королева Виктория была раздражена оправдательным приговором. В письме к премьер-министру Уильяму Юарту Гладстону в 1882 году, она написала: «Наказание останавливает не только вменяемых людей, но и эксцентричных, которые совершили противоправные деяния из-за больного мозга. Понимание того, что их оправдают из-за их невменяемости, вдохновит таких людей совершать безрассудные поступки. С другой же стороны, уверенность в том, что они не смогут избежать наказания, будет устрашать их и заставит вести себя мирно по отношению к другим».

С точки зрения психиатрии, эта позиция необоснована. Не существует психически больных людей, находящихся в сильном бреду, которых можно было бы с помощью рациональных аргументов отговорить совершить преступление. Но тезис королевы Виктории иллюстрирует то, что канадский юрист Кьяра Туль (Маккей) в 2012 году назвала «коллизией между фундаментальной концепцией морали и правовой ответственностью, а также новым научным пониманием болезней и работы психики».

По распоряжению королевы Виктории Палата Лордов в 1843 году созвала комиссию судей, чтобы сузить определение понятия «невменяемости». Новое определение стало известным как «Правило М’Нагтена». В соответствии с ним, человек признавался невиновным по причине невменяемости, если он действовал под влиянием такого дефекта разума и душевной болезни, что не понимал природу и характер деяния; а если и знал, то не понимал, что такое деяние противоправно.

В США это правило вылилось в когнитивный тест без какого-либо формализованного морального измерения: знал ли обвиняемый, что он делал, совершая преступление, и может ли он отличить правомерное от противоправного?

В соответствии с «Правилом М’Нагтена», к примеру, если женщина стреляет в мужчину, понимая, что убивает человека и зная, что стрельба в людей незаконна, суд признает её вменяемой и виновной, даже если она страдает бредовыми расстройствами. Например, она может быть уверенной, что преследуемый ею человек — носитель смертельного вируса с Марса, который уничтожит всё человечество, если она не убьёт его. Она «понимает», что убийство людей — противозаконно, поэтому она виновна, даже если считала, что её специфическое деяние положительно с точки зрения морали.

Тест М’Нагтена приняли почти все юрисдикции США. В 1881 году, когда Шарль Гито выстрелил в президента Джеймса Гарфилда, государственный обвинитель во время процесса приравнял невменяемость к недостатку ума. В своём последнем доводе он заявил: «Тяжело, очень тяжело представить себе человека с каким бы то ни было уровнем развития интеллекта, который не может понять, что в главу великой конституционной республики нельзя стрелять как в собаку». 

Гито, который явно был не в здравом уме, но на «достаточном уровне развития ума», был признан виновным и повешен.

Юрист против психиатра

Суды оставались глухими к медицинской экспертизе, даже когда психиатрия и психология начали привносить новое в понимание душевных расстройств. Голландский терапевт XVI века Иоганн Вейер пытался оспорить Саксонский кодекс 1572 года в той части, где говорится о лечении невменяемого состояния: врач жаловался, что закон не отражает реалий душевного расстройства. В ответ суд отписался: «Вейер не юрист, а терапевт — следовательно, его взгляд на соотношение между душевной болезнью и нарушениями статутного права не имеют никакого значения».

Примерно через 400 лет, в 1950 году, расхождение между правовым определением невменяемости и психиатрическими реалиями душевных расстройств всё продолжались; судья Верховного Суда США Феликс Франкфуртер называл патологическими «процессы, которые привели к возрастанию конфликта между так называемыми правовой и медицинской невменяемостью».

А почти через 40 лет Кьяра Туль напишет: «Правовое определение невменяемости в контексте уголовной ответственности остаётся слишком статичным, спрятанным от влияния сегодняшней медицинской теории и достижений в этой сфере». 

Современное правовое определение невменяемости не соответствует веяниям психиатрии. Это — чистой воды творение юриспруденции, ничего общего не имеющее с психиатрией и науками о мозге и поведении. Как писал в 1943 году в своей книге «Сознание, медицина и человек» Грегори Зильбург, «за исключением непоправимых, пускающих слюну, безнадёжных психически-больных с затянувшейся болезнью, а также больных с наследственной умственной отсталостью — которые изредка совершают убийства или могут их совершить — подавляющее большинство и, возможно, все убийцы знают, что они делают, понимают природу и характер своих деяний, а также их последствия. Поэтому с юридической точки зрения, таких людей считают вменяемыми, независимо от мнения каких-либо психиатров». 

Несоответствие законам психиатрии создаёт впечатление, будто психиатры и психологи ненадёжны, или что душевное расстройство — вещь в чистом виде субъективная. Факт же в том, что специалисты по психическому здоровью часто не могут прийти к согласию, подходит ли обвиняемый под юридическое описание невменяемости, даже если они могут согласованно поставить ему диагноз и установить уровень психического расстройства.

Как сказал в 1998 году психиатр Томас Гутхайль из Гарвардской медицинской школы, «Показания психиатров затрагивают соответствие правовым критериям в делах, где поднимается вопрос невменяемости, а не душевного расстройства». В книге «Об ответственности» 1996 года, федеральный судья Ричард Лоуэлл Нюгор писал: «Имея в распоряжении данные современной психиатрии и психологии, назначенные судом эксперты, которые должны свидетельствовать о психическом состоянии, не могут сформулировать точные и научные определения, которые бы соответствовали косным юридическим терминам... На процессах, на которых коллегия присяжных должна решить судьбу обвиняемого, показания экспертов противоречивы. Итог -  „битвы экспертов“, которые почти всегда гарантируют произвольные результаты».

Судебных психологов часто разрывает между свидетельствованием, которое верно с юридической точки зрения и тем, которое правильно с нравственных позиций. Норман Финкель в своей работе «Защита невменяемых» 1985 года пишет следующее: «Присяжные часто или игнорируют, или толкуют по-своему и показания экспертов, и инструкции присяжным, руководствуясь вместо этого своим собственным, интуитивным пониманием или общим представлением о том, чем является вменяемость, а чем нет».

С этим подходом возникает уже упомянутая проблема: мы пытаемся измерить грубость преступления через уровень нашего возмущения им. Когда действие ужасающе, мы вменяем преступнику злое намерение, не принимая во внимание его душевное состояние. Это открывает широкий простор для предвзятости и нравственного порицания, делает судебный процесс актом возмездия. В деле Йозелин Ортега, суд присяжных не принял довод защиты о невменяемости няни, которая заколола насмерть двух детей, бывших под её присмотром. При этом, у неё были явные признаки серьёзного психического расстройства. Судья назвал её «чистым воплощением зла», а отец детей пожелал ей «жить, гнить и умереть в железобетонной клетке». Её действия и вправду были воплощением зла, но была ли им она сама? Совершила ли она убийство, понимая, что это было зло, со злым намерением, и будучи в состоянии контролировать своё поведение?

Если присяжные не проявляют эмпатию в отношении обвиняемого, возможно, из-за этнических, расовых, гендерных, или социальных различий, если они боятся обвиняемого (возможно, по тем же самым основаниям), и если уголовное деяние шокирует их — маловероятно, что они оправдают человека, независимо от того, какое душевное или бредовое расстройство, либо другое иррациональное поведение было у подсудимого в момент совершения преступления. Отчасти такие вещи объясняют неуверенность адвокатов в вопросе, надо ли использовать невменяемость при выстраивании защиты. Среди заключённых в США около 15% — с серьёзными психическими расстройствами. Но лишь в 1% случаев обвинений в фелонии (самой тяжкой категории преступлений) защита ходатайствует перед судьёй о признании подсудимого невиновным. И лишь в четверти из этого процента случаев суд удовлетворяет прошение адвокатов, несмотря на наличие явных признаков психического расстройства. Как сказал Нюгор, в юридическом определении невменяемости «используют такие туманные и часто бессмысленные с психологической точки зрения формулировки», что это приводит к «почти полностью произвольным решениям о том, кто „прав“, а кто „виновен“». 

Невменяемость для богатых, наказание для бедных

Исследования показывают существенное расовое и экономическое неравенство в американской системе правосудия, и вопрос невменяемости — не исключение. Обвиняемым из низших слоёв общества бесплатно назначают адвокатов, но при этом не гарантируют специалистов с достаточным опытом, в том числе в ведении соответствующих дел, или адекватными ресурсами для подготовки и ведения дела. Адвокаты по назначению, как правило, перегружены делами и плохо финансируются. В 2013 году, отчёт НКО «The Sentencing Project» перед Комитетом ООН по правам человека пришёл к следующему выводу: 

И здесь мы сталкиваемся с другими факторами, из-за которых чернокожих в США арестовывают, обвиняют и приговаривают к суровым наказаниям непропорционально в сравнении с белыми людьми. Как писала в 1995 году Хава Виллаверде, «общие показатели ареста чернокожих были в четыре раза выше, чем у белых, а количество арестов за убийство — в 10 раз выше, чем у белых».

Более того, в 1982 году криминолог Альфред Блумстейн выяснил, что «черным мужчинам в возрасте 20 лет избирают меру пресечения в виде заключения под стражу как минимум в 25 раз чаще, чем в целом среди населения». Кроме того, чернокожих подсудимых чаще представляют адвокаты по назначению, чем частники. НКО «Mental Health America» высказала следующую позицию по этому вопросу: «Невменяемость в качестве одного из средств защиты используется недостаточно часто из-за общего недофинансирования уголовных адвокатов для бедных слоёв населения. У перегруженных защитников по назначению, которым к тому же и недоплачивают, нет ни времени, ни опыта, который позволил бы им полностью выяснить, можно ли использовать положение о невменяемости в суде. К тому же, у них нет ресурсов, чтобы нанять такого эксперта по психическому здоровью, чьё мнение будет значимым для выстраивания защиты».

Гораздо быстрее, а часто и надёжнее, использовать показания психиатров, чтобы заключить досудебную сделку с прокурором в надежде на более мягкий приговор. Многие обвиняемые, которые даже соответствуют юридическому определению невменяемости, не используют это средство защиты в суде. Вместо того, чтобы рисковать таким ненадёжным доводом при серьёзных обвинениях, они дают признательные показания, чтобы снизить срок — и часто это приводит к пожизненным заключениям, а то и смертной казни.

Получается, что человек, не имея моральной вины по причине психического заболевания, признаёт себя виновным, вместо того, чтобы ходатайствовать о невменяемости. А сам приговор подвергает обвиняемых моральному осуждению за действия, которые они не осознавали.

Кроме того, оправдательное решение из-за невменяемости, в отличие от приговора к тюремному заключению, должно обеспечить «такое индивидуальное лечение, которое даст каждому реальную возможность излечиться или улучшить своё психическое состояние», как в 1960 году говорил врач-адвокат Мортон Бирнбаум. 

Человека, которого признали невменяемым, освободят, когда он больше не будет психически болен и не будет представлять опасность для других. Кроме того, по американскому законодательству неконституционно держать такого человека на лечении на период больший, чем на который бы его осудили в случае признания психически здоровым.В итоге, сроки заключения при вынесении решения о невменяемости, могут стать короче чем в случае осуждения за преступление.

Что можно сделать для того, чтобы суды не отказывались признавать людей невменяемыми? Надо изменить дефекты в судебном процессе.

Есть очевидные предписания: все обвиняемые должны иметь равный доступ к защите, т.е. право на адекватное финансирование услуг государственного защитника, у которого будет меньше дел в обороте и больше денег для проведения расследования и оценки психического здоровья. Должны быть четкие стандарты компетентности для адвокатов, занимающихся защитой невменяемых, так же, как и для адвокатов, которые расследуют дела, связанные со смертной казнью. Надо установить более высокие стандарты для тех, кто проводит судебно-психиатрическую экспертизу. Такие дела должна решать коллегия из трёх судей, а не суд присяжных. Это уменьшило бы предвзятость и эмоциональную составляющую, снизило бы жажду мести, когда на психическое состояние подсудимого никто не обращает внимания.

Но в первую очередь надо изменить само понятие «невменяемости». Его надо привести в соответствие с психиатрическими реалиями и возвратить к своим моральным и этическим корням. Те, чьё преступное деяние — результат иррационального бреда или психического заболевания, а не плохого характера или стремления к личной выгоде, не должны быть объектом осуждения и воздаяния.

В общем и целом, обвинять и наказывать тех, чьё душевное состояние не позволяет понять, что они делают аморальные поступки — значит посягать на совесть и размывать моральные основы уголовно-правовой системы. Особенно в ситуации, когда бедняки и «цветные» несоизмеримо чаще оказываются на скамье подсудимых.

_______________________________________

Источник: “What can be done to rehabilitate the insanity defence?” by Sam Haselby