«За царскую семью и за Россию!»: покушение на Милюкова, убийство юриста Набокова и суд в Берлине

«Три пули, выпущенных безумным фанатиком»

28 марта 1922 года в Берлин из Парижа прибыл Павел Милюков. Руководитель демократической группы партии кадетов, находящийся в эмиграции с 1918 года, должен был читать лекцию «Америка и восстановление России». Несмотря на политические разногласия в кругу бывших соратников, в Берлине Милюкова ждали. Владимир Набоков, разошедшийся в последние годы с Милюковым во взглядах и примкнувший к правому крылу партии, писал в редакционной колонке газеты «Руль», что идеологическая полемика не мешает приветствовать визит «одного из крупнейших и авторитетнейших русских деятелей» и думать об общих целях на благо России. 

Павел Милюков

Вечером 28 марта зал Берлинской филармонии был переполнен. Милюков говорил о судьбах России, как их видят американцы и эмигранты, и приходил к выводу, что путь, по которому следует идти многострадальной родине, может быть определен только свободным волеизъявлением российского народа. При этом большевистский режим исчерпал себя и должен был свергнут внутри страны, а монархическое движение преступно, потому что грозит России новым бессмысленным кровопролитием. Возлагая надежды на демократические силы, порожденные русской революцией, лектор выражал уверенность, что только благодаря им Россия станет великой.

Когда Милюков завершил первую часть лекции и спустился с эстрады вниз, где были места для прессы и особых приглашенных гостей, неизвестный молодой человек резко вскочил со своего кресла в зале и быстро направился к оратору. С криком «За царскую семью и за Россию!» он выхватил из кармана револьвер и выстрелил в Милюкова несколько раз, но промахнулся. В зале началась паника. 

Пытаясь остановить преступника, Набоков бросился на него и прижал к полу, но в этот момент тремя выстрелами в спину был убит. Стрелял в него второй неизвестный, который, по словам очевидцев, тоже что-то говорил о мести за убийство русского царя. 

Оба были арестованы. Врачи констатировали смерть Набокова от пули, попавшей в сердце. Присутствовавшие на лекции редактор «Руля» Каминка, руководитель берлинского комитета демократической группы партии кадетов Эльяшев, врач Аснес и несколько других гостей при стрельбе получили ранения. 

Владимир Набоков

Гибель Набокова стала трагедией для русской интеллигенции. В многочисленных некрологах говорилось о невосполнимой утрате: ушел ученый-криминалист, видный публицист и политический деятель. Соратники и друзья вспоминали деятельность Набокова на посту редактора журнала «Право», его опыт работы в первой Государственной думе, знаменитый набоковский лозунг «Исполнительная власть да покорится власти законодательной» и подписание Выборгского воззвания, поставившее крест на политической карьере Набокова. Не остались без внимания и соредакторство в газете «Речь», и научные труды по вопросам уголовного права, и деятельность в составе Временного правительства. В Берлине Набоков успешно занимался журналистской деятельностью, издавая с Августом Каминкой и Иосифом Гессеном газету «Руль». 

По отзывам современников, Набоков жил очень достойно и погиб достойно. О трагедии в Берлинской филармонии очевидцы вспоминали разное, но благородство Набокова было несомненным для всех: несмотря на идеологические расхождения с Милюковым в последние годы, он спас ему жизнь. Сам Милюков писал в некрологе: «Для меня назначались эти пули, но я жив, а ты лежишь без дыханья. Маленькая красная точка под сердцем, две таких же на спине. Три пули, выпущенных безумным фанатиком — вот все, что было нужно, чтобы разбить тонкий изящный сосуд из драгоценного сплава и превратить его в недвижную массу. Ты хотел удержать руку убийцы и пал жертвой твоего благородного жеста...»

«10 заповедей монархиста» и портрет императрицы в чемодане

Задержанными оказались бывшие офицеры из России Петр Шабельский-Борк и Сергей Таборицкий. Принадлежность преступников к монархистам была очевидной: это было понятно еще по их выкрикам в филармонии. К тому же в чемодане Шабельского при обыске были найдены сборник «10 заповедей монархиста» и портрет бывшей императрицы Александры Федоровны. Из-за проходившего в те же дни в Берлине конгресса монархических организаций многие пытались увидеть в покушении на Милюкова приуроченную к этому событию акцию, но задержанные отрицали связь с какими-либо политическими партиями и русскими офицерскими союзами и заявляли, что действовали самостоятельно, руководствуясь верностью государю. 

При расследовании стало известно, что Шабельский и Таборицкий познакомились в России во время Первой мировой войны, с 1919 года оба находились в эмиграции, с 1920-го проживали в Мюнхене. Шабельский писал для правой прессы, потом трудился в издательстве, Таборицкий был типографским наборщиком. Попутно выяснилось, что несколько месяцев назад Таборицкий уже находился под следствием из-за столкновения с Александром Гучковым — бывшим лидером октябристов, тоже находящимся в эмиграции. Случайно встретив Гучкова в берлинском метро, Таборицкий спросил: «Вы, предатель, теперь здесь?» — после чего избил его зонтом, был арестован, но вскоре вышел на свободу.

На допросах преступники вели себя вызывающе. Шабельский заявил, что специально приехал в Берлин, чтобы убить Милюкова. Таборицкий то отрицал причастность к преступлению, то говорил, что довел бы преступный замысел до конца, если бы его товарищ по каким-либо причинам не смог этого сделать. Об убийстве Набокова оба сожалели и утверждали, что узнали его только на фотографии, показанной следователем. По словам задержанных, они вообще ничего не знали о Набокове до эмиграции, а берлинский период его деятельности оценивали положительно. 

Пытаясь спрогнозировать юридические последствия для преступников, специалисты писали, что налицо aberratio ictus: предумышленное преступление не совершилось, а убийство другого лица произошло по неосторожности, поэтому смертная казнь им не грозила, только тюремное заключение на срок от трех лет. При доказанности заговора наказание могло быть увеличено. 

«Мы встречаем убийц царя не аплодисментами, а выстрелами»

В июле 1922 года состоялся суд. Шабельского-Борка обвиняли в покушении с заранее обдуманным намерением на убийство Милюкова и в нанесении в связи с этим ран четырем лицам из публики. Таборицкому вменялось соучастие в покушении, умышленное убийство Набокова, но без заранее обдуманного намерения и нанесение ран двум присутствующим. 

Шабельский-Борк и Таборицкий в суде. «Руль», 13 июля 1922 года 

Как установило обвинение, Шабельский-Борк и Таборицкий в свое время задумали убить Милюкова за то, что лидер кадетов в своей думской речи 1 ноября 1916 года нанес оскорбление русской государыне, упрекнув ее в государственной измене. Милюков тогда заявил, что свое обвинение он может подтвердить документально, и после Февральской революции Шабельский-Борк написал Милюкову два письма, в которых потребовал доказательств. Ответа он не получил, и потому единственным способом отомстить считал убийство. 

Оба обвиняемых несколько лет ожидали удобного случая, чтобы привести собственный приговор в исполнение. Прочитав в газетах, что 28 марта в Берлине состоится лекция Милюкова, они немедленно выехали туда из Мюнхена. Согласно плану, в Милюкова должен был стрелять Шабельский-Борк, Таборицкому отводилась роль свидетеля произошедшего и защитника своего друга в случае необходимости. В филармонию они отправились по отдельности. 

В перерыве лекции произошло покушение. Когда раздались выстрелы, доктор Аснес, пытаясь защитить Милюкова, повалил его и долго держал прижатым к полу. Подумав, что Милюков мертв, Шабельский отбросил револьвер. В этот момент на него накинулись Набоков с Каминкой, и все трое упали на пол. Таборицкий, желая освободить товарища, выстрелил несколько раз в Набокова, одна пуля попала в сердце. Шабельский снова стрелял в зал, потом пытался произнести речь, но был задержан. 

Несостоявшийся манифест Шабельского был зачитан в суде, в нем говорилось: «Господа, не волнуйтесь, я не хочу бежать, я буду отвечать перед судом за убийство, совершенное на немецкой территории. Офицеры мстят за убийство царской фамилии. Мы встречаем убийц царя не аплодисментами, а выстрелами. Милюков произнес подлую речь, порочащую государыню, он назвал ее «гессенской мухой» и изменницей. Один из членов думы подошел к нему и сказал, что это неправда. «Да, — усмехнувшись, ответил Милюков. — Я должен быть преувеличить события, иначе я не мог бы столкнуть Штюрмера (председателя Совета министров. — Прим. ред.)». Ко мне в Екатеринбурге пришел царский камердинер Чемодуров и требовал наказания клеветника. Когда же иностранцы перестанут видеть в убийцах России ее представителей? Чем вы отличаетесь от большевиков? Не будь марта, не было бы октября. Большевики ваши идеи довели до абсурда. Я не один, за мной тысячи офицеров. От нашей мести вы не уйдете. Ты, светлая голубка государыня, и ты, государь, просили за себя не мстить. Простите, что я не послушал вашего завета».

Пытаясь понять мотивы преступления, немецкий суд вынужден был разбираться в российских политических событиях накануне 1917 года. 

«Глупость или измена?»

Скандальная речь Милюкова в Думе 1 ноября 1916 года, в которой он подверг резкой критике действия правительства на фронте и в тылу, была сразу же запрещена к печати, что совершенно не мешало ее широкому обсуждению. Считалось, что Милюков громко сказал то, о чем вполголоса говорилось в народе. Военные неудачи России, ведомственная коррупция, прогерманские настроения в высших кругах и преследование чиновниками личных низменных интересов провоцировали недоверие к власти и побуждали Милюкова неоднократно задавать вопрос: «Что это — глупость или измена?»

Особую остроту речи придавало упоминание императрицы Александры Федоровны. Ссылаясь якобы на зарубежную прессу, Милюков говорил: «Я вам называл этих людей — Манасевич-Мануйлов, Распутин, Питирим, Штюрмер. Это та придворная партия, победой которой, по словам «Нейе Фрейе Прессе», было назначение Штюрмера: «Победа придворной партии, которая группируется вокруг молодой царицы». Подчеркивая бессилие и злонамеренность правительства, Милюков заявлял, что оно должно уйти. 

Последовавшие вскоре отставка председателя Совета министров Штюрмера, убийство Распутина и Февральская революция воспринимались обществом как последствия выступления Милюкова. Так считал и Шабельский. В суде он называл Милюкова виновником русской революции, который «постоянно нападал на правительство». Видя в Милюкове врага, он заявлял, что во время русско-японской войны тот разъезжал за границей и убеждал иностранцев не давать России займов, опасаясь, что если Россия победит, то в стране не наступит революция. Но думская речь депутата и февраль 1917-го вызвали величайшую ненависть, в которой сплелись и губительная сущность революции, и личные потери, и желание отомстить за царскую семью и лично за оскорбленную Милюковым царицу. 

«Почему именно вы решились защищать честь государыни?» — спросил председательствующий судья. «Я относился к ней с глубоким благоговением. Видел ее только один раз, но она оставила неизгладимое впечатление. Я привык заступаться за честь женщин», — ответил Шабельский.

Свою вину в покушении на Милюкова он признал, но почему-то заявил, что принял решение об убийстве уже на лекции. По словам подсудимого, он специально приехал, чтобы понять, остался ли Милюков «политическим злодеем»: если бы Милюков изменил свои взгляды, он бы остался жив, но тот, как и прежде, резко критиковал монархистов и прославлял произошедшую в России революцию. 

«Оба фанатики, однако вполне ответственны за свои поступки»

Непоследовательная позиция подсудимых постепенно становилась лейтмотивом судебного заседания. Шабельский, сначала заставивший суд и свидетелей препарировать политическую деятельность Милюкова накануне революции, теперь настаивал, что покушение не входило в его планы и револьвер он взял с собой на всякий случай. При этом он продолжал твердить об оскорблении государыни и долго вынашиваемой мести. Противоречия были во всем: в отказе от сказанного ранее, в воспоминаниях Шабельского, которые не соответствовали исторической действительности, наконец в словах о «гессенской мухе», которые он пытался приписать Милюкову, но которые тот не говорил. Суд потрудился даже вызвать свидетелей, которые присутствовали на заседании Думы 1 ноября 1916 года, и они подтвердили, что «гессенская муха» — выдумка подсудимого. С одной стороны, такие противоречия были объяснимы: Шабельский легко мог совместить в памяти речь Милюкова с прозвищами императрицы, ходившими в народе, и от него сложно было ожидать объективной оценки политических событий. С другой — противоречий было так много, что наблюдатели начинали задумываться, не были ли подсудимые просто исполнителями, которые произносили заученную легенду и постоянно путались в ней. 

Ниточкой, ведущей к возможным организаторам покушения, был сборник «10 заповедей монархиста», составленный неким полковником Винбергом и содержащий на титульном листе надпись: «Заповеди даны 8 ноября 1920 года от нашего вождя». Содержание сборника было изучено в судебном заседании. «Для монархиста царь — заместитель Бога, враги царя — мои враги», «Я действую тайно и готов за монархические убеждения пролить кровь» — говорилось в нем. Благодарственные посвящения Шабельскому были обнаружены и на книге Винберга «Крестный путь». Не отрицая знакомства с полковником, оба подсудимых говорили, что они просто жили с ним в одном пансионе и он давал им работу. Потом показания менялись, и Шабельский заявлял, что гордится дружбой с Винбергом. Следствие утверждало, что полковник был одним из последних, кто встречался с преступниками перед их отъездом из Мюнхена, и он передал им 2000 марок, а личные вещи Шабельского и Таборицкого хранились у его племянника. И хотя прокурор настаивал, что политические взгляды подсудимых формировались под влиянием Винберга, который был вожаком монархически настроенных офицерских групп, оценка судом его роли в итоге так и не прозвучала. 

Отдельный интерес представляла позиция Таборицкого, который еще на следственных допросах постоянно менял показания о соучастии в покушении на Милюкова. То же самое продолжалось на судебном заседании. Теперь Таборицкий настаивал, что не стрелял в Набокова и его прежние показания, которые легли в основу обвинения, были неправильно интерпретированы переводчиком. Шабельский поддерживал его, утверждая, что стрелял один. Установление истинных обстоятельств осложнялось разными показаниями свидетелей покушения, обусловленными паникой и неразберихой. Но в итоге в суде удалось доказать, что в Набокова стрелял именно Таборицкий. 

Психическое здоровье подсудимых неоднократно подвергалось сомнениям. Согласно заключению психиатрической экспертизы, оба подсудимых были «вполне нормальны, оба фанатики, однако вполне ответственны за свои поступки». 

«Позорная роль палачей в руках преступных вдохновителей»

Присяжными заседателями Шабельский-Борк был признан виновным в покушении на убийство Милюкова с заранее обдуманным намерением, Таборицкий — виновным в умышленном нанесении Набокову тяжких ран, последствием которых стала смерть, а также в соучастии в покушении на убийство Милюкова. Суд приговорил Шабельского и Таборицкого к 12 и 14 годам каторжной тюрьмы соответственно. 

И хотя приговор был воспринят в обществе как справедливое возмездие, у соратников Набокова осталось много вопросов. «На скамье подсудимых сидели два жалких субъекта, — говорилось в редакционной статье газеты «Руль». — Неумело и невпопад пытались они выяснить «идеологию», которая толкнула их на преступление, но, как только им ставили какой-нибудь вопрос вне затверженного урока, они обнаруживали глубочайшее невежество в политической обстановке недавнего прошлого. Не более удачно старались они надеть на себя личину фанатического пафоса, вызвать восторженные слезы, но сквозь эту личину то и дело пробивались вызывающие усмешки, которые должны были прикрыть упорное запирательство. Словом, они все сделали для того, чтобы укрепить впечатление, что страшным пожаром, пронесшимся над Россией, у них выжжена душа и совесть и что они превратились в манекенов, которых оставшаяся невидимой ловкая рука могла легко направить на самое гнусное злодеяние». Сожалея, что осталась невыясненной роль полковника Винберга, соратники Набокова приходили к выводу, что Шабельскому и Таборицкому, скорее всего, отводилась «позорная роль палачей в руках преступных вдохновителей».

Весной 1927 года осужденные вышли на свободу. Ходили слухи, что Шабельский, находясь в заключении, обвенчался с немкой и был выдан на поруки родителей жены. Директор Бранденбургской тюрьмы в ответах на редакционные запросы ссылался на хорошее поведение арестантов. Прусское правительство в официальном сообщении о мотивах освобождения обоих заключенных информировало, что в 1926 году 12-летняя каторга для Шабельского-Борка была заменена 8-летней, а 14-летняя для Таборицкого — 9-летней. После того как оба осужденных с безупречным поведением отбыли половину назначенного им срока, правительство нашло возможным освободить их, обратив оставшееся неотбытым наказание в 5-летний срок, в течение которого освобожденные обязаны остерегаться совершить какой бы то ни было проступок, так как в противном случае они будут снова заключены в каторжную тюрьму. Отдельно отмечалось, что «соответствующие льготы неоднократно были предоставляемы при аналогичных тяжких преступлениях». 

Примерно в то же время друзья и родственники Набокова вспоминали трагические события пятилетней давности. 

Автор: Ольга Арсентьева.