«Болван — не царь, осел — не прокурор»: как знаменитые адвокаты защищали прессу в судах
Обратная сторона свободы
Свобода слова, дарованная среди прочих политических свобод Манифестом от 17 октября 1905 года, была долгожданной. Пресса, уставшая от цензурных запретов и системы административных взысканий, налагаемых органами власти без решения суда, то бунтовала, то приспосабливалась, но в целом ждала перемен. И потому отмена предварительной цензуры и восстановление судебного порядка разрешения дел о преступлениях печати, предусмотренные Временными правилами о повременных (периодических. — Прим. ред.) изданиях от 24 ноября 1905 года, были восприняты российской журналистикой с большим воодушевлением.
Сотни сатирических изданий, появившихся в то время, вздохнули полной грудью, почти не чувствуя границ и не особенно сдерживая себя, но почти сразу чуть не задохнулись от реакции власти. Оказалось, что последующая, карательная, цензура ничуть не лучше предварительной и что благодаря судам влиять на прессу можно так же эффективно. Современники говорили о поголовном преследовании журналистов, а газеты грустно шутили, что редакторы газет и журналов чаще сидят в заключении, чем работают.
Почти не имея возможности высказываться открыто и снова пытаясь приспособиться, журналисты прибегали к старому доброму эзопову языку, освоенному ими еще в XIX веке. Намеки, аллюзии, игра слов, перенос действия в другие страны — пресса в совершенстве владела целым арсеналом приемов. Читатели знали этот язык не хуже журналистов и, как правило, прекрасно понимали заложенные в публикациях смыслы. Понимали и цензоры, инициировавшие судебное преследование журналистов.
Намеки, аллюзии, игра слов, перенос действия в другие страны — пресса в совершенстве владела целым арсеналом приемов. Читатели знали этот язык не хуже журналистов. Понимали его и цензоры, инициировавшие судебное преследование.
В распоряжении правоохранителей был целый ряд статей, карающих за преступления печати. Наиболее часто в отношении журналистов применялись статьи 103, 128 и 129 Уголовного уложения 1903 года, предусматривающие наказания за преступные деяния против императора и членов императорского дома, основ государственного строя и порядка управления. Так, статьей 103 была предусмотрена ответственность за оскорбление, в том числе публичное, царствующего императора, императрицы или наследника престола, угрозу им, надругательство над их изображением; статьей 128 — за оказание дерзостного неуважения верховной власти, порицание установленного законами образа правления или порядка наследия престола; статьей 129 — за публичное произнесение или распространение сочинений, призывающих к учинению бунтовщического или изменнического деяния, к ниспровержению существующего в государстве общественного строя, к неповиновению или противодействию закону, законному распоряжению власти, к совершению других тяжких преступлений.
Тюремные сроки, назначаемые редакторам, делали невозможным выпуск газет и журналов. Именно тогда появились зиц-редакторы — подставные лица, формально ставившие свою подпись под выпуском периодического издания и несущие ответственность в случае редакционных правонарушений. Приглашали их исключительно с целью отсидки, и размах этого теневого явления в российской прессе подтверждал, что сидеть приходилось часто.
Но и оправдательные приговоры тоже выносились. Во многом благодаря ораторскому мастерству знаменитых адвокатов, защищавших газетчиков в судах. Одним из них был петербургский присяжный поверенный Оскар Грузенберг. Выстраивая линию защиты в делах о преступлениях печати, он нередко загонял суд в логическую ловушку, из которой выход был только один — оправдание подсудимого.
«В мундире расшитом болван»
В начале 1906 года в сатирическом журнале «Забияка» под заголовком «Пародия» было напечатано стихотворение в подражание лермонтовскому «На севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна»:
«В храмине богатой сидит одиноко В мундире расшитом болван, И дремлет, качаясь, работать не может, — В глазах красноватый туман. И снится ему, что в Москве златоглавой, У самых кремлевских ворот, Приятель его, «адмирал сухопутный», «Дубасит» шрапнелью народ».
Обложка журнала «Забияка»
В целом намек был прозрачен: в декабре 1905 года в Москве под руководством генерал-губернатора Федора Дубасова было подавлено вооруженное восстание. Но внимание цензоров привлек «болван», в котором они усмотрели характеристику императора Николая II. Номер журнала был конфискован, а редактор Зузерович-Клебанский был привлечен к суду по статье 129 Уголовного уложения за распространение сочинений, побуждающих к ниспровержению существующего в государстве общественного строя.
На редакционном совещании было решено все отрицать и говорить, что имели в виду совсем не императора, а морского министра адмирала Бирилева. И даже доказательство в суде приводили: дескать, никакой царь не «приятель» московского генерал-губернатора Дубасова. Вот Бирилев — да, и если он чем-то обижен, то пусть обращается в суд в порядке частного обвинения, но это, как говорится, совсем другое дело. Суд аргументам не верил.
Редактора спасла речь адвоката. Грузенберг сказал в защиту подсудимого: «Когда обвиняемый и все свидетели определенно утверждают, что стихотворение направлено против адмирала Бирилева, меня удивляет, что суд старается всеми силами доказать, что слово «болван» может относиться только к тому лицу, интересы которого защищает 129 статья». [1]
Зузеровича-Клебанского оправдали. Впрочем, вскоре он был осужден по статье 128 за неуважение к Верховной власти, а издание «Забияки» запрещено.
Витте в постели с Россией под портретом императора
Грузенберг не раз использовал риторический прием, в основе которого лежал тезис, что «для обвинения преступность инкриминируемых статей и стихов должна быть объективно ясна, а не субъективно допустима» [2]. Те же аргументы можно увидеть, например, в делах по обвинению в государственных преступлениях редактора журнала «Сигнал» Корнея Чуковского.
Журнал, появившийся в ноябре 1905 года, имел антиправительственную направленность и был довольно резок. Уже второй номер вызвал недовольство Главного управления по делам печати, а материалы третьего номера легли в основу уголовного дела. Признаки преступлений были усмотрены в нескольких публикациях. Например, стихотворение Ольги Чюминой «Средневековая баллада» содержало нелестные намеки на Великую княгиню Марию Павловну — супругу Великого князя Владимира Александровича, третьего сына Александра II.
«Я — не дама демимонда,Я — принцесса Требизонда,По-венгерски «Поль-Мари»,В ресторанах с итальянцемИ с лихим преторианцемРаспивала я Помри», —
резвился журнал, разъясняя в примечании к имени Поль-Мари, что «по-венгерски имя ставится не впереди, а позади отчества или фамилии», и тем самым почти не оставляя читателю шансов для других интерпретаций. На первой странице обложки премьер-министр Витте проводил медовый месяц в постели с Россией под портретом, напоминающим портрет императора, а на последней странице он же штопал двуглавого орла.
«Сигнал». 1905. № 3
Эти и другие материалы номера были квалифицированы по статье 106 (оскорбление члена императорского дома), статьям 103 и 128. В отношении Чуковского было возбуждено уголовное преследование, но вскоре благодаря усилиям Грузенберга, представляющего интересы редактора «Сигнала», оно было прекращено за отсутствием признаков преступления. В определении Судебной палаты, принявшей во внимание доводы жалобы Чуковского на возбуждение уголовного преследования, говорилось, что «для ответственности за оскорбления кого-либо в статье или изображение без названия имени и титула оскорбленного, необходимо, чтобы по содержанию этой статьи или рисунка можно было легко распознать личность, имевшуюся в виду оскорбителем; например, когда приведены такие отличительные черты характера или наружности, которые свойственны исключительно только одному оскорбленному лицу, или когда приведены такие общеизвестные факты и обстоятельства из жизни данного лица, которые никому другому присвоены быть не могут, и т. п. Иными словами, надругательство над кем-либо в статье или изображении должно быть, как это указано в жалобе обвиняемого, объективно-явно, а не субъективно допустимо только» [2].
И хотя прокурор Судебной палаты Камышанский в своем протесте на определение писал, что намеки на самом деле довольно прозрачны и читатель прекрасно понимает истинный смысл таких публикаций, протест был оставлен без последствий [2].
«Коля Р.»
Более ярко аналогичная позиция защиты была представлена в судебном заседании по второму уголовному делу в отношении Чуковского, возбужденному по материалам 4-го номера журнала.
«Дорогая редакция! Мне очень хочется получать ваш милый журнал, но мама мне не позволяет. Коля Р.», — продолжал журнал балансировать на грани двусмысленностей. В другой публикации, опять же намекая на царя, журналисты шутили, что «некий злоумышленник назначил бывшего одесского градоначальника нижегородским губернатором». На обложке журнала несколько генералов душили кого-то в кровати, а на одном из рисунков человек стрелял в кого-то «по-видимому, в дворцовой зале». В этих материалах Санкт-Петербургский цензурный комитет усмотрел намеки на императора и преимущественно квалифицировал деяния по статье 103.
Рисунок, где человек, похожий на Витте, продавал еврею двуглавого орла, потянул на статью 128, а стихотворение со строками:
«В ком кровь кипит, в ком сердце есть —За все, за годы униженья,За кровь, за слезы, за мученья —Месть! Месть!»
на статью 129 Уголовного уложения.
Присяжный поверенный Оскар Грузенберг
То, что цензоры зачастую верно угадывали заложенные в публикациях смыслы, признавали сами журналисты. Например, Чуковский позже подтверждал, что генералы на обложке действительно душили именно императора: «Мы пророчили ему [царю] такой же конец, какой постиг его прапрадеда Павла» [2]. Другой вопрос, достаточно ли было этих догадок для юридической квалификации деяний как государственных преступлений.
Второе дело дошло до суда, и по всем пунктам обвинения Чуковский был оправдан благодаря адвокату. Речь защитника известна нам по воспоминаниям писателя. Чуковский рассказывал: «Но вот он [Грузенберг] встает, словно нехотя, и негромким мечтательным голосом говорит, обращаясь к судье:
— Представьте себе, что я — ну хотя бы вот на этой стене — рисую, предположим, осла. А какой-нибудь прохожий ни с того, ни с сего возмущается: «Как ты смеешь рисовать прокурора?» (Неистовый звонок председателя). Кто оскорбляет прокурора? Я ли, рисуя осла, или тот беспардонный прохожий, который позволяет себе утверждать, будто в моем простодушном рисунке он видит почему-то черты уважаемого нами судебного деятеля? Дело ясное: конечно, прохожий. То же происходит и здесь. Что делает мой подзащитный? Он рисует какого-то дегенерата, пигмея и выродка, а Петр Константинович Камышанский [прокурор] имеет смелость утверждать всенародно, будто это (тут он передразнивает голос своего оппонента) — священная особа его императорского величества, ныне благополучно царствующего государя императора Николая II. Пусть он повторит эти слова, и мы будем вынуждены привлечь его, прокурора, к ответственности, применить к нему, прокурору, грозную сто третью статью, карающую за оскорбление величества!
«Представьте себе, что я — ну хотя бы вот на этой стене — рисую, предположим, осла. А какой-нибудь прохожий ни с того, ни с сего возмущается: «Как ты смеешь рисовать прокурора?»
Вот когда пригодилась Грузенбергу его импозантная сановитая внешность! Выпятив крахмальную грудь и глядя сверху вниз на прокурора, он допрашивает его, как подсудимого:
— Итак, вы утверждаете, что здесь, на этой карикатуре, изображен государь император? И что в этих издевательских стишках говорится о нем? И вот в этой заметке тоже?
Вопросы сыплются один за другим. А прокурор Камышанский растерянно мигает подслеповатыми глазками и не отвечает ни слова» [3].
В итоге суд учел позицию защиты: по-другому поступить было сложно. По всем изначально предъявленным пунктам обвинения Чуковский был оправдан, но в приговоре неожиданно появились новые обвинения, на основании которых издание журнала было приостановлено, а подсудимый приговорен к заключению в крепости на полгода. Кроме того, суд запретил Чуковскому в течение пяти лет редактировать или издавать какое-либо периодическое издание. В кассационной жалобе он возражал против обвинений, которые он не имел возможности оспорить в судебном заседании. Судя по тому, что сидеть Чуковскому не пришлось, эти доводы были услышаны [2].
Победу в суде Чуковский всегда считал заслугой Оскара Грузенберга. Как отмечал писатель в мемуарах, свою «Книгу о современных писателях» он посвятил знаменитому адвокату, напечатав на ее первой странице: «Оскару Осиповичу Грузенбергу, защитнику книг и писателей».
Автор: Ольга Арсентьева
___________
1. Голдобин А. Забияка // Цензура в России в конце XIX — начале XX века. Сб. воспоминаний / Сост. Н. Г. Патрушева. — СПб., 2003.
2. Лавров А. В. Как Корней Чуковский не стал политическим заключенным // Русская литература. — 2016. — № 2.
3. Чуковский К. Сигнал // Собрание сочинений в 15 т. Т. 4. — М., 2012.