"Нам неинтересно писать о том, что суды принимают правильные решения. Вот когда они принимают неправильные решения – об этом надо писать. И так это устроено во всем мире. Этого не понимают власть имущие" – эта фраза принадлежит известному журналисту с юридическим образованием (юрфак МГУ им. М. В. Ломоносова) и кандидатской степенью Леониду Никитинскому. Большинство его публикаций посвящено российской судебной и правовой системе.Он считает, что в начале 90-х годов прошлого века у судов был шанс заявить о себе как о реальной политической силе, подняться на уровень "самостоятельной и равной с исконным самодержавием власти", однако юридический истеблишмент, руководство ВС и многотысячный судейский корпус его не использовали, спрятавшись за "лукавой" формулой "суд вне политики".
О себе
Если интересно обо мне, то папа у меня был профессор права. На юрфак я поступил по блату, но, чтобы в глазах однокурсников не быть "сынком", стал учиться на одни пятерки. Но юриспруденцию я никогда не любил, ведь для нее надо иметь усидчивость, а ее у меня нет. Но образование осталось, вот сейчас я им и пользуюсь. Защитил кандидатскую, преподавал, работал внештатно в "Крокодиле", в 88-м году опубликовал первый материал хорошего уровня – очерк "Беспредел" в журнале "Огонек". Кстати, слово "беспредел" я первым (и этим горжусь!) вытащил из блатного лексикона, а потом оно так пригодилось даже в политике. С 1989 года я полностью ушел в журналистику: "Комсомолка", "Известия", "Московские новости", с 2003 года в "Новой". Вернулся терзавший меня в юности графоманский зуд, в прошлом году (2008 г. – Ред.) я опубликовал роман "Тайна совещательной комнаты".
Очень смешно: я преподавал, по-моему, шесть лет советское право во ВГИКе.
Я на самом деле был юристом всю жизнь и даже кандидатом наук, а потом меня поклонило в журналистику, я в 89-м пришел только. Собственно говоря, мне даже никогда не пришлось врать в журналистике, потому что я пришел, когда можно было не врать.
Для меня журналистика – это всегда конфликт. А серьезный конфликт, как правило, так или иначе доходит до суда. Я всех убеждаю, что судебная журналистика – это не про суд. Суд здесь как театр, это такая площадка, где конфликт обретает самую острую форму, и сюда вы имеете право прийти в качестве зрителя – так устроена процедура.
И как журналист тоже стараюсь что-то делать. Например, борюсь за "экологию" судебной системы, она должна стать чистой, т. е. честной. Грязь надо выгребать не только из природной среды, но и ноосферы…
Я больше журналист, чем правозащитник. Хотя одно другому не противоречит. Тут вопрос в том, что на первом месте для человека.
Я вообще не люблю отдыхать, не вижу в этом смысла – предполагаю, что Господь нас сюда послал не для этого.
Во мне восьмая часть английской крови.
Об упущенном судебной властью шансе стать подлинно независимой
В нашей новейшей истории был момент, когда у судов был шанс заявить о себе как о самостоятельной политической силе. Рискнул только Конституционный суд: один раз удачно в марте 1993 года, второй раз в октябре – весьма неудачно. В том числе и потому, что юридический истеблишмент, руководство Верховного суда и многотысячный судейский корпус не приняли участия в этой единственной, может быть, в истории России попытке поднять суд на уровень самостоятельной и равной с исконным самодержавием власти.
Для того чтобы каждый судья в каждом своем конкретном деле мог позволить себе роскошь не поддаваться политическому нажиму, суд сначала должен стать эффективной силой в политической жизни государства. Поскольку судьи у нас такой силой не стали, спрятавшись за лукавой формулой "суд вне политики" (на самом деле это как раз о недопустимости политического нажима по конкретному делу), суды остаются в России всего лишь одним из механизмов ее политического режима. Это не то место, где политические решения принимаются или поверяются Конституцией, они здесь только "легализуются".
Откуда же в России возьмется суд, если в ней нет разделения властей? Ну тут много чего нет, что есть в Конституции. Но не Лебедев же в этом виноват больше всех, хотя и он, конечно, тоже. <…> Дело совершенно не в личности Вячеслава Михайловича [Лебедева] – как личность он как раз скорее симпатичен. <…> Склонен к компромиссу, конформист. Может быть, слишком конформист для судьи.
О судах и судьях
Это сегодня, на мой взгляд, самая большая беда России: отсутствие у нас независимого правосудия, результатом чего и становится бесконтрольное размножение жадного и жестокого мента. Важно подчеркнуть, что как только на сцене появляется независимый судья, по какой-то причине освободившийся от гипноза "презумпции правоты мента", то этой ментовской диктатуре в этой точке приходит конец.
Среди судей, к сожалению, вот все эти законы о несменяемости судей (сказано в 2008 г. – Ред.) привели к тому, что изнутри-то суд не реформировался. И на сегодняшний день судейское сообщество представляет собой такую касту, которая делает вид, кстати говоря, что никто не в состоянии понять этих вопросов. Ни присяжные, ни общество, никто. Вот только мы внутри себя будем тереть эти вопросы. Это замкнутость, это кастовость, это нежелание прислушиваться к аргументам. Это самодовольство такое юридическое…
Если коротко, я полагаю, что политико-экономический строй, который сегодня сложился в России, – это диктатура мента (сказано в 2009 г. – Ред.). В моем понимании мент – это явление, означающее, что в данный момент в данном человеке, который носит какие-то погоны (или даже не носит погоны, но у него есть государственное удостоверение), победили жестокость и жадность, победило зло. Но все равно бороться надо не с человеком, бороться надо со злом – а оно в каждом из нас сидит, и во мне тоже. Если в России будет настоящий, независимый суд, болезнь ментовщины сама по себе пройдет.
У нас как преступление сейчас уже рассматривается любое противодействие милиции, в том числе отказ от выполнения ее незаконных требований, возникло то, что я назвал в своем докладе, недавно опубликованном в "Новой газете", презумпцией правоты мента.
Об институте присяжных заседателей
Прокуратура и Следственный комитет страшно злы на суд присяжных, очень его не любят. Потому что любые огрехи следствия или злоупотребления следствия, что тоже, к сожалению, не редкость, они через профессиональные суды проходят, а через суды присяжных не проходят.
При всех издержках ценность этого института [присяжных] – с точки зрения того, что он может вытащить судебную систему, сделать ее более открытой, вменяемой и как бы открытой для конструктивной критики, – ценность этого института огромна. Все остальное провисает. Это именно островок независимости. И этот остров надо расширять.
Мы начинаем с того конца, с которого получается. Случайно суд присяжных оказался у нас в руках, и предпринимаются все попытки уничтожить его вообще – не мытьем, так катаньем. Предложение Бастрыкина разбавить шесть присяжных шестью судьями, инициатива Думы по изъятию дел о терроризме – это уже нашло отражение в законе, предложение Хинштейна, высказанное им в телепередаче, – а давайте будем отбирать присяжных через исполкомы партии "Единая Россия".
Смысл суда присяжных не в том, что это 12, 6 или 10 человек, а в том, что по модели присяжных присяжные заседают отдельно от профессионального судьи. Судья ведет процесс, потом присяжные удаляются, только присяжные, не профессионалы, в совещательную комнату и по здравому смыслу отвечают на ряд вопросов. <…> В любом варианте такая комбинация – будь то народные заседатели, которые были в СССР, или как во Франции практикуется совместное заседание профессионалов и непрофессионалов, – это не присяжные уже. Такая модель тоже возможна, не надо ее огульно отрицать, но надо понимать, что это не присяжные.
Народные заседатели выносили решение вместе с судьей в одном кабинете, их двое, он один. Он их легко убеждал. Хотя теоретически были очень редкие случаи, когда они выносили решения против судьи. Были исключения. А присяжные выносят решения без судьи. Это совершенно другая модель.
Идея суда присяжных в том, что это люди улицы, которые по здравому смыслу… это случайная выборка, это люди самых разных профессий. В том числе в моей практике я очень много встречался с разными присяжными, иногда туда юристы попадают… Иногда, и чаще даже, их отводит защита или обвинение, потому что есть процедура отбора присяжных и там, когда адвокат узнает, что он юрист, он просто его отводит как присяжного. Но это профессионалы не в том смысле, что они профессиональные судьи, а в том, что у них есть юридическое образование.
Люди не идут в присяжные часто. Хотя это абсолютный миф, распространенный журналистом неким, не буду называть, что туда идут секретари, повара и безработные. На самом деле я опросил около 200 присяжных из разных процессов, регионов, не для печати, а для понимания ситуации в рамках программы "Клуб присяжных". Картина не та. Действительно, там довольно много пенсионеров, поскольку у них есть время. Но пенсионер – это не значит, что это человек без образования. И вторая большая группа, которая охотно идет в присяжные, как ни странно, индивидуальные предприниматели, у которых есть социальное любопытство, что это такое и как это функционирует. Чтобы понять, они туда идут.
У меня создалось впечатление – я думаю, что не на пустом месте, я много об этом думал и книжку написал, роман написал, с присяжными общаюсь, – у меня создалось впечатление, что обвинительная власть совершенно сознательно с помощью малоквалифицированных журналистов, которые охотно подхватывают какую-то болтовню, они целенаправленно формируют такой облик присяжных, что это дураки, которым нечего делать. Этому надо как-то противостоять. Мой опыт общения с присяжными говорит о том, что это граждански увлеченные люди, которые проходят через очень тяжелый для себя опыт вынесения вердиктов – и обвинительных, и оправдательных. Они после этого начинают по-другому смотреть на жизнь, на общество, на государство, на суд. Алексис де Токвиль писал в своей классической работе об американской демократии, это я обнаружил после того, как сам пришел к такой же мысли, что, пропуская граждан через этот механизм суда присяжных, мы получаем гражданское общество совсем другого качества.
Оказывается, русский человек, который действительно на митинге может быть безумен, попадая в эту совещательную комнату, где долго, понятно для чего, у него требуют ответить за чужую судьбу и он понимает, что от него зависит как минимум свобода человека, – он превращается в совершенно разумного, он становится гражданином обществом. И этот опыт чрезвычайно важен для последующей жизни, что подтверждают мои разговоры с присяжными, – эти люди очень сильно меняются, они начинают граждански мыслить и поступать.
Суд присяжных на сегодняшний день – может быть, я забегаю вперед, я потом хотел об этом сказать – может выполнить роль локомотива, который способен вытащить судебную систему. Потому что действительно 90-е были время надежд. И в 90-х была такая надежда. Я не скажу: это иллюзия. Это была надежда, она могла бы сбыться, что в России появится независимая власть, и для этого было принято множество законов. В том числе о несменяемости судей и т. д. Но, к сожалению, эта ветка заглохла. Она не была тупиковой, но заглохла.
Сейчас попытки расширить участие граждан в отправлении правосудия упрутся в первую очередь в вопрос о том, хотят ли этого сами граждане. Примеры и цифры приводились на круглом столе ("Перспективы формирования суда присяжных в Российской Федерации", Российский госуниверситет правосудия, 19.02.2015): по тысячам рассылаемых повесток на отбор в суды приходят единицы, формирование коллегий присяжных срывается раз за разом.
Возможно, и сам институт суда присяжных был прописан в законодательстве не лучшим образом, но вместо того, чтобы поддерживать его и реформировать там, где необходимо, за предыдущие лет десять было сделано все, чтобы девальвировать его в глазах общества и тем самым превратить в ничто. Проигрывая в судах присяжных в разы больше дел, чем у профессиональных судей, прокуратура и следствие думали не о том, как улучшить свою работу или институт присяжных, а лишь о том, как от него избавиться. Это происходило при молчаливой поддержке судейской верхушки. Оправдательные вердикты присяжных раз за разом отменялись по формальным, а часто и притянутым за уши основаниям, по телевизору присяжных постоянно называли не иначе как "люмпенами", не способными разобраться в сложных юридических вопросах. Отдельно надо сказать и о манипулировании присяжными путем так называемого "оперативного сопровождения" со стороны правоохранительных органов, чему скопилось уже множество примеров.
Именно этим – сокращением расходов и упрощением процедуры – обосновываются предложения уменьшить число присяжных в обычных коллегиях до 7 (или до 5, как предлагали некоторые судьи) человек. В терминах "торговли" я бы сказал, что над таким предложением стоит подумать, но и поторговаться относительно, например, возвращения в компетенцию суда присяжных тех дел, которые были из нее недавно изъяты под предлогом введения в областных и равных им судах апелляционной инстанции (которая, в свою очередь, во многом остается фикцией).
На круглом столе в Университете правосудия даже не представители СПЧ, а сами судьи заговорили о возможности организации суда присяжных на районном уровне по делам о тяжких и менее тяжких (юридический термин) преступлениях. Для гражданского общества предложение выглядит заманчиво, но может оказаться ловушкой: ведь в большинстве районных судов для этого нет условий, а проведение комплекса подготовительных мероприятий может растянуться на десятилетия.
О реставрации советского института народных заседателей
"На стыке" двух встречных инициатив (с одной стороны, по расширению участия граждан в отправлении правосудия, а с другой – по упрощению и удешевлению таких институтов) родилась и идея возвращения в суды "народных заседателей".
Если без ложной скромности, которая тут будет только мешать, впервые идея возвращения в суды двух "народных заседателей" была высказана несколько лет назад мной в рамках той же программы "Клуб присяжных". Сначала она встретила настороженное отношение как со стороны правозащитников, так и судей. Но если судьи всегда настороженно относятся к любой инициативе, то правозащитники и ученые были обеспокоены именно возвращением практики "кивал".
Затем эксперты-правоведы составили несколько концепций – "законоутопий": мы ведь не очень надеялись, что они могут обрести очертания законопроектов, хотя сейчас это может случиться. "Утопии" тестировались нами на встречах с судьями в различных регионах: так, в Омске обсуждался проект Сергея Пашина о возможности участия "народных заседателей" при избрании меры пресечения в виде заключения под стражу; в Рязани – проект профессора Елены Лукьяновой о рассмотрении с участием заседателей споров, возникающих в процессе выборов; в Нижнем Новгороде на суд гражданских активистов был вынесен проект Виктора Похмелкина об участии двух "народных заседателей" при привлечении к административной ответственности в виде краткосрочного ареста, – и это был единственный случай, когда судьи к нам не пришли, видимо решив, что тут "политика".
Об общественном контроле за деятельностью судебной системы
Если бы директором был я, то, конечно, я прежде всего сильно перетряхнул бы кадры судейского сообщества. И, начиная с Высшей квалификационной коллегии и квалификационной коллегии судей в регионах, я бы тоже сильно перетряхнул. Допустил туда настоящую общественность, потому что сегодня там сами судьи квотируют тех общественных, которых нужно. Но нам-то легко говорить, потому что на самом деле система очень серьезная, очень, это как бы завершающий этап силовых структур… Я не очень сильно верю, что это можно разом сделать. Но если можно сделать, то, конечно, допуская гражданское общество к правосудию, безусловно, к участию в отправлении правосудия, забудьте эту феньку, что только профессиональны там могут разобраться. На следствии – да, профессионалы, а в суде могут и непрофессионалы, и их участие страшно важно.
Ну и конечно, нужны, я еще раз говорю, для того, чтобы был независимый суд, нужны независимые люди. Общественность должна действительно, а не понарошку участвовать в квалификационных коллегиях судей. Надо говорить о том, что общественность должна участвовать в рассмотрении очень коррупционных арбитражных дел, поскольку вот в закрытой колбе можно что угодно творить. Когда появляется общественный контроль, совершенно меняется режим. И в уголовном правосудии, конечно, суд присяжных, и это показывает уже опыт и конкретных дел и изменения режим работы прокуратуры, что это та площадка, которая позволяет опереться вот в этом болоте, нащупать твердую почву, опереться и что-то сделать с правосудием в целом.
Между судьями и гражданским обществом стена, которую нужно преодолевать. Общественного контроля над правосудием сегодня нет. Да и само слово "контроль" пугает судейское сообщество. Параллельно мы обсуждаем (круглый стол "Практические вопросы организации мониторинга эффективности работы судебной системы", организованный Центром правовых программ Леонида Никитинского, Ярославль, 1–2 июля 2011 г.) проект Кодекса судейской этики. В этом проекте записана одна, на мой взгляд, просто нелепейшая вещь, что судья независим, в том числе от общества в целом. Мы говорим, что это чушь. Такого не может быть. Вы же не на Луне живете.
Критиковать решения судей можно и нужно. Есть только граница – тайна совещательной комнаты, куда нельзя войти и диктовать решения. Важно лишь, чтобы свобода слова не становилась средством манипуляции.
Общественного контроля за судами сегодня практически нет. Можно критиковать и суды, и законы.
Об адвокатах, которые досаждают следователям и судьям
Именно судьи, которые в модели состязательного правосудия должны обеспечивать равенство сторон, "сливают" защиту, поддерживая обвинение почти во всех случаях. Сравнительная социология отклонения ими ходатайств обвинения и защиты выглядит просто разгромно. Такова сегодня установка судей "в системе", в которой оправдательных приговоров выносится (по делам с участием прокуроров) – 0,2 процента. Уголовный процесс из состязательного уже превратился фактически в инквизиционный – так в истории права обозначается модель, где следствие (сбор доказательств), обвинение и суд совмещались в одном лице (группе лиц).
Глупо думать, что все болезни пройдут, стоит только взять у врачей "подписку о неразглашении". Уничтожение адвокатуры – это разрушение иммунитета общества против беззакония и произвола. Расплачиваться будем все, защищать будет некому – невиновных не будет.
Судьи не отвергают доказательства, полученные в обход защиты. И наоборот: доказательства, которые удается найти адвокатам, судьи отказываются принимать во внимание.
Недавно я предположил в "Новой газете", что в России сегодня оказалось как бы два народа, у каждого из которых свои представления о добре и зле и даже разный язык. Тем более отчетливо это применимо к юридическому сообществу (включая науку): образовалось "два права", которые не совместимы между собой. Но приверженцами собственно норм Конституции выступает, увы, не большинство дипломированных юристов. Следователям и судьям очень досаждают адвокаты – мешают применять уголовную репрессию быстро и легко. На самом деле этому мешал бы сам закон, о чем "слишком назойливо" (и как исчезающий институт) напоминает адвокатура.
Перечень типичных нарушений прав адвокатов от Никитинского:
– недопуск адвокатов к задержанным и содержащимся в СИЗО, отказ в свидании (особенно на ранних стадиях следствия и дознания);
– устранение адвокатов, с которыми обвиняемый или его близкие заключили соглашения, путем их замены "карманными" адвокатами по назначению;
– непредставление материалов дел или чинение препятствий (в том числе чисто бюрократического характера) для ознакомления с ними;
– назначение экспертиз (которые и станут затем решающими доказательствами в суде) без уведомления защиты и в обход ее права заявлять отводы и формулировать собственные вопросы;
– отказ в приобщении к делу важных, в том числе вещественных, доказательств, представляемых по инициативе защиты;
– тотальный отказ в приобщении к делу любых заключений специалистов, если инициатива исходит от защиты;
– давление на свидетелей, найденных и опрошенных адвокатами;
– незаконные оперативно-разыскные мероприятия в отношении адвокатов;
– незаконные допросы адвокатов в качестве свидетелей по тем же делам – чаще всего с целью вывести их из дела;
– незаконные обыски в адвокатских кабинетах;
– уголовное преследование адвокатов "за разглашение данных предварительного следствия", в том числе малозначительных или уже ставших публичными, – притом что сами органы следствия разглашают эти данные совершенно беззастенчиво.
Истории от Никитинского
Был эпизод, когда Михаил Сергеевич Горбачев и Дмитрий Муратов (главред "Новой газеты") первый раз ходили к президенту Медведеву. Это был, наверное, год 2009-й, в самом начале его президентства. <…> Визит не освещался в печати, но Муратов мне потом разрешил это использовать, в том числе в книге. Когда встреча уже заканчивалась, Муратов у Медведева спросил: "А что у нас со свободой слова, Дмитрий Анатольевич?" На что был дан очень интересный ответ, заставляющий задуматься: "Технически все свободны", – сказал Медведев. Как это понимать? Это был еще промежуточный этап. Сегодня все хуже (сказано в 2015 г. – Ред.). В тот момент наши руководители мыслили систему так, что "технически все свободны". Вот здесь мы подсыплем денежек: хотите – прибегайте сюда и работайте за денежки. Но технически вы свободны, вы можете говорить что угодно, но работать бесплатно – вот и вся поляна.
У меня была статья про моего друга еще юности, реставратора. Он говорит, раньше было так: вот давай построим объект, а заодно ты мне откатишь. А сейчас говорят: ты мне должен откатить вот столько, а заодно, что получится – построим. Когда происходит такое абсолютное изменение, получается уже полный бред. Поэтому строятся, выражаясь современным языком, симулякры – просто видимость.
…Прибежал ко мне мужик, у него 1 января [2010 г.] забрали сына по обвинению в нападении на двух киргизов в подземном переходе. Но этот мужик 10 лет назад работал в РУБОПе с Рушайло, с тем же [Владимиром] Васильевым из Госдумы. Будучи человеком опытным, он мгновенно пробежал по маршруту, установил алиби: засек на богатом доме работающую видеокамеру, как-то договорился с охранником, мгновенно переписал диск, то есть он высчитал, что не мог его сын в это время оказаться в том переходе. Этот бывший подполковник принес мне готовый материал, я пробежался по маршруту, написал – напечатал, мы разместили в Интернете все показания, запись видеокамеры… Потом я, включив административный ресурс, позвонил Владимиру Васильеву: с вами работал такой-то, вот его пацана арестовали, посмотрите. Он почитал: "Е-мое, сейчас!" Пацан как сидел, так и сидит. Никто никому не подчиняется вообще.
На меня Сергей Адамыч Ковалев в свое время рассердился, чуть не побил. Как-то давно, еще в начале 90-х, я ему говорю: "Права человека нужно раздавать, как водительские права. Не дают же их кому попало. Ты научись сначала ездить, потом тебе права". Я, кстати, сегодня думаю по-другому. Хрен с ним – всем обезьянам по правам человека, и пускай начнется драка, но хоть что-то получится! Но я склоняюсь и к той мысли, что эти права надо давать хоть после элементарного обучения… Он на меня начал орать: "Да ты фашист! Кто ты такой, чтобы определять, кому дать, кому не дать!" Ну у него есть право по этому поводу орать, безусловно.
"Радио Свобода", 22 января 2006 г.; "Эхо Москвы", 14 августа 2008 г., 16 октября 2009 г., 20 декабря 2009 г.; Moscow University Alumni Club, 14 августа 2009 г.; "Алтапресс.ru", 19 февраля 2010 г.; сайт Московской Хельсинкской группы, 4 июля 2011 г.; kleiprom.ru, 8 декабря 2011 г.; Bellona, 16 августа 2012 г.; "Горбачев-фонд", 24 марта 2015 г.; "Новая газета", 26 февраля 2007 г., 1 июля 2015 г.; сайт СПЧ, 21 февраля 2015 г.
