Юрист компании "ЮКОС" Светлана Бахмина провела в тюрьме несколько лет. Год назад она вышла на свободу, в том числе благодаря мощной волне общественной солидарности. До июня 2011 года ей придется жить в режиме условно-досрочного освобождения, но Бахмина уже работает и помогает людям, пишет журнал "Огонек".
- Вы вышли на работу, стали партнером юридической фирмы, опубликовали статью — означает ли это, что вы вернулись к нормальной жизни, преодолели последствия ужасной ситуации, в которой оказались шесть лет назад?
- Наверное, я пережила эти последствия ровно в тот день, когда вышла на свободу. У меня, к счастью, не было депрессии. Может быть, в силу того, что мне было о ком заботиться сразу, все мое время было посвящено детям. Другой вопрос, что тогда я собиралась исключительно сидеть дома, как наседка хлопотать вокруг своих детей и родных и только этим заниматься. Я даже не хотела слушать, когда мои коллеги, друзья, кто-то из близких намекал, не заняться ли чем-либо еще. Но постепенно я стала понимать, что мне опять интересно открывать газеты, анализировать происходящее вокруг. Когда я слышала какие-то истории, мне хотелось в них разобраться как юристу. Горбатого могила, что называется, исправит. Какое-то время прошло в борьбе между двумя приоритетами: с одной стороны, семья, а с другой — профессия. И одно без другого просто невозможно, а совместить это полностью тяжело. Ну, собственно, я оказалась ровно там же.
- А как семья восприняла то, что вы снова занимаетесь ставшей для вас опасной юриспруденцией?
- Они поняли, что нереально меня удержать дома. Когда прошлым летом крупная компания предложила мне работу в качестве внутреннего юридического консультанта, я сначала очень удивилась, что в своей ситуации могу кому-то быть интересна. Это же риски. Но именно это предложение оказалось толчком к тому, чтобы вернуться в профессию. Так я втянулось в работу. Сейчас — партнер в фирме, которая создана моими друзьями. Мне это интересно. Конечно, это отличается от того, чем я занималась раньше, ведь всю жизнь я была внутренним юристом в компаниях.
- А как на вас реагируют партнеры, клиенты вашей новой компании?
- Те, кто меня знал до всех событий и с кем я вдруг пересекаюсь, независимо от того, как они себя вели все эти пять лет, а ситуации были разные, они рады за меня. Я не сталкивалась ни с одним человеком, который бы сделал вид, что меня не узнал. Что же касается клиентов, то бывают разные повороты. Часть реагирует с воодушевлением. Другие вначале напрягаются, но поразмыслив, не видят здесь ничего страшного. Вообще, люди приходят по рекомендации и в целом представляют, куда они идут.
- У вас произошла переоценка ценностей после всех этих тюремных приключений? Поменялся ли взгляд на профессию, на суть юридической деятельности в России?
- В глобальном плане нет. Я, наоборот, понимаю, что правильно выбрала профессию. Я целенаправленно и осознанно готовилась в 16-17 лет к тому, что буду защищать людей. Если бы сохранился Советский Союз, может быть, пошла бы работать в прокуратуру. Да, об этом я тогда мечтала. Но в процессе учебы в университете мир вокруг менялся, и я поняла, что есть новые и гораздо более интересные перспективы, и переключилась на работу в бизнес-среде. На последних курсах университета я сотрудничала с конторами, которых было тогда полно. Продавали тушенку, обменивая ее на памперсы, работали на российской товарно-сырьевой бирже, в общем, занимались всем чем угодно. Потом я попала в филиал шведской компании и считала, что мне повезло, ведь западная модель ведения дел казалась идеальной. Позже была трагикомичная история с "Хопер-Инвестом", которую мне до сих пор вспоминают и даже попрекают. Я очень часто по газетам устраивалась на работу. Прочитала в газете объявление, что инвестиционный фонд нанимает на работу юристов. Прошла большой конкурс, проверяли знание английского языка. Считаю, взяли меня чудом. Первый месяц я не могла понять, чем занимается организация. Пара месяцев ушла на то, чтобы понять, о чем речь. Когда к концу первого года работы я до конца осознала, куда попала, надо было уходить. Но нам сказали, что уйти оттуда нельзя своими ногами. И пришлось буквально чуть ли не выкрасть трудовую книжку и просто залечь в тину. Меня и нескольких юристов искали полгода бывшие наниматели и их бандитские крыши.
- Вас кто-то защищал?
- Никто, отсиживались на даче. Сегодня та история кажется каким-то безумием, но на дворе же был 1995 год! Муж мой тогда сильно переживал.
- Какие чувства вы испытываете, вспоминая Михаила Ходорковского или Платона Лебедева?
- Эту тему мне совсем не хочется обсуждать публично… Как человек там побывавший, не могу не сочувствовать и, конечно, желаю скорее оказаться дома. Вообще, что касается того, что со мной случилось, я единственное, наверное, должна сказать, что не испытываю злобы и ненависти ни к кому. Я прошла несколько стадий… Сначала непонимание, потом ненависть, может быть, даже отчасти было желание отомстить, сейчас — нет. Ничего этого нет, и я стараюсь находиться только в позитивных чувствах. Конечно, я какие-то уроки из всего попыталась извлечь, и это останется на всю жизнь со мной. Искренне могу сказать, что ни злобы, ни ненависти ни к кому… Так сложилось, и я попала в эту ситуацию. Я ее точно не провоцировала, и я в ней точно не виновата.
- Отсюда ваша статья в деловой газете о том, что надо изменить положение УК про ОПГ (организованная преступная группировка) касательно экономических преступление, ведь сейчас каждый наемный работник может в любой момент легко стать членом банды?
- Это очень важная для меня тема. Пережив собственный опыт, я увидела, что не одна такая — в аналогичные ситуации попадают представители и крупного, и среднего бизнеса. Система несовершенна. И конечно, прежде всего я думаю о коллегах своих, которые сейчас находятся в местах, не столь отдаленных. Это моя боль, которая в основном подвигла меня на обсуждение этой темы. Мы концентрируемся на обсуждении проблем крупных начальников, собственников, а о рядовых говорим уже в последнюю очередь. Они идут хвостиком. Уголовное право разработано применительно к простым уголовным вещам в виде грабежей, разбоев и т. д., когда преступная группа понятна: один бил, другой относил, третий закапывал. Когда мы говорим про экономику — все несколько сложнее. И никто не хочет разбираться в степени вовлеченности в дела. Проще взять большую группу и упаковать всех.
- После того, что вы пережили, ваша стратегия как юриста изменилась?
- Изменилась, но не кардинально. Мы отличаемся от аналогичных западных структур тем, что и в силу своего исторического опыта мы стараемся не давать юридических советов, а решаем юридические проблемы. Дать абстрактный совет для нас неприемлемо, потому что это у нас не принималось в ЮКОСе когда-то, это неправильная постановка вопроса. Соответственно мы сейчас тоже считаем, что человеку надо проблему решить, а не поучать его, как жить. Конечно, советуя тот или иной шаг, я теперь его еще взвешиваю с уголовно-правовых позиций, о чем раньше, может, и не задумывалась. Да и проблемы, с которыми к нам приходят, часто находятся не только в сфере гражданского права.
