Михаил Федотов в октябре 2010 года стал советником президента, а также председателем президентского совета по развитию гражданского общества и правам человека. Правозащитной деятельностью он начал заниматься будучи студентом юрфака МГУ, за что в 1968 году был отчислен со второго курса. "Это был как раз процесс в Мосгорсуде по делу Александра Гинзбурга, Юрия Галанскова, Веры Лашковой и Леши Добровольского. И мы просто стояли возле здания суда, мы ничего противозаконного не делали. Сегодня сказали бы, что мы пикетировали. Но у нас не было даже никаких плакатов", – вспоминал он позже. До назначения в президентскую команду он, по собственным словам, "никогда не занимался развитием гражданского общества" и "проблемами защиты прав человека в целом", но много "профессионально занимался свободой слова". Федотов признает, что сегодня у СПЧ КПД паровоза, а может, и меньше, но он работает эффективнее государства в этой сфере, объясняет, почему примером для правоохранителей должна быть сторожевая, а не служебная собака, а также призывает готовить судей со школьной скамьи.
О правозащитной деятельности
Знаете, общество неоднородно. И к правозащитникам относится по-разному. Кто-то их любит, кто-то не любит, большинство вообще не знает, чем они занимаются.
Представление о правозащитниках абсолютно извращенное. И вообще, о правах человека. У нас говорят, что права человека – это свобода слова. Минуточку, а зарплату вы хотите получать за свою работу? Безработица – это что, не права человека? Право на труд. Низкая зарплата – это не права человека? Это право на достойную оплату труда. Жилье, безопасность – это все права человека. Ничего другого нет на самом-то деле. Но у нас нет этого понимания и, к сожалению, учат этому далеко не во всех вузах. Я уже не говорю про школы.
Открываем Конституцию, читаем: "Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина – обязанность государства". Государство – это правозащитная организация. И все его структуры – правозащитные организации. Должны быть.
Правозащитники не могут заменить государство, но и государство не может заменить правозащитников.
Я считаю, что Совет по правам человека работает эффективнее государства в этой сфере, к большому несчастью: если бы государство работало в этой области эффективно, нам было бы нечего делать.
То, что правозащитник должен быть независим, это очевидно. И государственный правозащитник, и общественный правозащитник должен быть независим, иначе теряет смысл его работа. Он должен быть независим от того, чьи права он защищает.
Пока ты не знаешь своих прав, ты не знаешь, где их ущемили.
О принципах деятельности СПЧ
Господь дал человеку язык, чтобы он говорил с себе подобными, и уши, чтобы он слышал других людей. Поэтому я вижу задачу нашего Совета в организациях диалога.
Один из методов работы Совета – быть той каплей, которая точит камень. Вода точит камень не силой удара, а систематичностью падения. Вот наша задача – систематически капать на мозги властям, обращая внимание на реальные проблемы развития гражданского общества, прав человека. При этом мы должны ясно понимать, где пиар, а где реальная проблема. В пиаре мы стараемся не участвовать. Нас, естественно, старательно вовлекают.
Нас беспокоит, что Совет пытаются отодвинуть от реализации его инициатив. Получается бессмысленный бумагооборот: Совет пишет президенту, тот дает поручение ведомству, оно сообщает свое отрицательное мнение, Совет снова обращается к главе государства… Совет готов участвовать в проработке своих предложений. И не использовать такой серьезный экспертный ресурс просто неразумно. Ведомства сами должны быть заинтересованы в том, чтобы подключать совет к выработке решений.
Борьба между правящей партией и оппозицией – системной, внесистемной – вне сферы нашей компетенции. Туда мы не влезаем. Но всячески пытаемся способствовать реальной политической конкуренции. Потому что она жизненно необходима для развития гражданского общества, для обеспечения господства права, а значит, для защиты прав человека.
Я, конечно, недоволен результативностью [работы] Совета, потому что у нас КПД как у паровоза, а может быть, даже и меньше. Потому что я хочу все сразу и чтобы все предложения Совета немедленно учитывались. К сожалению, это не получается.
О правосознании и гражданской активности
Для тоталитарного государства, которое построено на зависимости людей от власти, характерны определенные типы поведения. Например, ты начальник – я дурак; я начальник – ты дурак. Если у человека есть такой стереотип, может он стать инноватором или модернизатором? Нет, конечно! Потому что он всю ответственность за свою судьбу перекладывает на начальника, а не на себя. Хотя советской системы уже нет 20 лет, эти стереотипы никуда не делись.
Общество не должно занимать иждивенческую позицию. Его задача – заставлять государство качественно обслуживать его интересы. Отсюда вытекает задача: научить граждан самоорганизовываться, помочь формированию структур гражданского общества, передать им часть государственных функций вместе с ресурсами, полномочиями и ответственностью.
Если человек не активен, то сколько ты ему ни говори, что у него есть права, он все равно будет спать. А спящий человек не является действующим лицом модернизации. Во сне можно только видеть сны про то, как расцветут сады и мы увидим небо в алмазах. Но чтобы наяву увидеть небо в алмазах, надо бодрствовать.
Наш Совет настаивает, что правовое воспитание нужно начинать с младых ногтей. Конечно, это трудно сделать в семье, если сами родители заражены правовым нигилизмом. Поэтому вся надежда на общественные институты социализации детей – детские сады, школы. Именно с их помощью дети должны получать правозащитное воспитание. Чтобы права человека, а значит, уважение человеческого достоинства стали воздухом, которым дышит новое поколение.
Если угаснет фитилек гражданской активности, мы превратимся в страну даже не третьего, а четвертого мира – "неразвивающиеся страны".
Мое глубокое убеждение, гражданское общество начинается не с организаций – их у нас много, а с граждан. Гражданин – это тот, кто не мусорит у себя в подъезде, кто, видя пьяного за рулем, звонит в ГАИ и предупреждает об опасности, хотя ему лично ничто не угрожает. И еще, гражданин всегда ходит на выборы, даже если выбирать не из кого.
О судах, судьях и правоохранительных органах
Этот принцип, что судья все сказал в своем приговоре, или решении, или определении и ничего более он говорить не может и не должен. Вот это старая позиция. Я считаю, что она устарела.<…> Это судьи считают, что они все объяснили в своем принятом решении, однако, что понятно юристу, не всегда понятно человеку без юридического образования. <…> Комментарии судьями своих решений необходимы для перевода их с птичьего юридического языка на общедоступный. Такого рода процедура крайне важна, она послужит укреплению взаимопонимания между обществом и юридическим сообществом, повысит уровень доверия граждан к судам и юридическую грамотность.
Суд – это механизм нахождения справедливости. Нарушил закон – получи по шее. Закон на твоей стороне – получи бонус. Вот что такое суд. Это в советское время сложилось такое представление: прокуратура, суд, милиция – правоохранительные органы, они охраняют право. А на самом деле они должны охранять не право, а права.
Я убежден, что примером для наших правоохранительных органов должна быть не служебная собака, а сторожевая. В чем разница? Сторожевая сидит у забора на цепи. И каждого, кто лезет через забор, хватает и кусает. Она не ждет команды, ей не нужна команда. А они, к сожалению, часто уподобляются служебной собаке: есть команда "фас" – кусаю; нет команды "фас" – сижу, виляю хвостом.
Нужно, чтобы телевидение не устраивало любительский театр, а подробно рассказывало о реальных судебных делах. Например, когда в Америке слушалось дело по обвинению известного спортсмена и актера Симпсона в убийстве своей жены, судебный процесс транслировался в прямом эфире. Почему мы не можем сделать то же самое? Закон этому не препятствует. Нужны лишь инициатива телеканала и согласие судьи.
Я вам скажу более того, если бы у нас был уже сегодня нормально работающий независимый справедливый суд, то многие вопросы сегодня уже снялись [бы] автоматически. И в частности, Совет, который я имею честь возглавлять, можно было бы закрыть.
Нам нужно менять и правовую культуру общества, и культуру правоприменения. И воспитывать в судьях уважение к самим себе, к собственному статусу.<…> Они должны родить новый для нас персонаж судебного деятеля, который должен прийти на смену судейскому чиновнику.
Давайте выстраивать систему постоянного мониторинга общественного за работой судебной системы. Ведь судебная система – она работает не в безвоздушном пространстве. Давайте скажем себе, что мы нуждаемся в корпусе постоянных общественных наблюдателей за работой судов. Пусть у нас в каждом суде будут постоянно приходить туда общественники и следить за тем, как работает суд.
Я возлагаю очень большие надежды на то, чтобы в наших школах развивались институты школьного суда, школьного омбудсмена. <…> Судья – это тот, кто воспитан судьей. Он должен с младых ногтей выработать в себе и уважение к чужому человеческому достоинству, и уважение собственного человеческого достоинства. Он должен быть благороден по своему образу мысли, а это закладывается тогда в школе, детском саду, может быть. Вот что нам очень нужно.
О законах, "урезающих" права и свободы
Если закон плохой, то он может действовать только плохо или очень плохо. А если закон хороший, он может действовать плохо, но может и хорошо.
У нас есть довольно большое количество политических деятелей, которые исходят из того, что чем мы больше запретим – тем будет лучше в стране. Но это неправильно, это неправильный подход. Потому что вообще законодательство должно вмешиваться только в те сферы жизни общества, в которых оно необходимо. А есть сферы общества, в которых оно а) не необходимо и б) где вообще оно невозможно, где вообще оно недопустимо. И вот туда вторгаться не надо. Потому что регулировать жизнь человека, устанавливать правила поведения можно не только с помощью законов, существуют и другие способы. Существует саморегулирование.
Закон об НКО – это лишь один из как минимум четырех, а то и пяти законов, принятых в срочном порядке. Речь идет о законе о митингах, законе о клевете, законе о контроле за информацией в Интернете. В принципе туда же можно отнести и закон о запрете так называемой пропаганды гомосексуализма. Впервые за всю постсоветскую историю России, начиная с 1991 года за такой короткий промежуток времени фактически произошел переворот в отношениях государства и общества. Фундаментальные права и свободы слова, объединений, собраний и защита от дискриминации фактически были если не отменены, то в значительной степени урезаны. В этом смысле власть сыграла на обострение.<…> Поэтому я думаю, что при всей мрачности перспективы ближайших месяцев и лет такое обнажение намерений власти позволяет более четко понять людям в стране, что их ожидает, и сделать более четкий выбор, а не просто отсидеться по своим кухням или уехать куда-то в другие края.
Оскорбление религиозных чувств есть понятие с точки зрения юридической неопределенное. И совершенно непонятно, как это можно формализовать в плане Уголовного кодекса. И здесь очень вероятны были грубейшие нарушения прав человека. Совершенно очевидно и для меня и других членов Совета, потому что мы этот вопрос специально рассматривали на заседании Совета, с участием и представителей различных религиозных конфессий и участием экспертов различных, и представителей Госдумы, Совета Федерации. И мы пришли к выводу, что тот проект, который был подготовлен ("О внесении изменений в статью 148 Уголовного кодекса и отдельные законодательные акты в целях противодействия оскорблению религиозных убеждений и чувств граждан"), – он совершенно непригоден.
Я, честно говоря, не знал, что у нас статья о хулиганстве, оказывается, тоже полна правовой неопределенности. История с "Pussy Riot" показала, что, оказывается, так. Тем самым правоприменитель придал этой статье обратную силу, потому что он ее истолковал так, как она не была написана. В данном случае проблема заключалась в том, чтобы, с одной стороны, понять озабоченность значительной части общества тем, чтобы защитить действительно религиозные чувства граждан. А с другой стороны, не впасть в ошибки, чтобы вопросы защиты религиозных чувств граждан никак не повлияли на права других лиц. Именно поэтому я считаю, что это очень важно, то, что нам удалось отбить тот вариант, который был, потому что на тот вариант Совет дал однозначно отрицательную реакцию, отрицательное заключение.
О "шпионских гнездах" в НКО
У меня был в свое время разговор с одним из руководителей нашей страны, и он мне сказал: Михаил Александрович, вы что, не понимаете, что вот эти зарубежные фонды просто являются шпионскими гнездами. Они выполняют задания правительства иностранных государств. Я сказал: вы знаете, мне говорить это не надо. Я в это не поверю. Он говорит: почему? Я говорю: потому что я в течение трех лет возглавлял правление блока "Гражданское общество" в Фонде Сороса и все эти проекты проходили под моим самым непосредственным контролем.<…> Я вам живой пример, я же не агент ЦРУ.
Этот закон [об НКО] носит не правовой характер, а, если хотите, идеологический, как и целый ряд других законодательных актов, принятых за последние годы. Исходя из этого, формулировки в этом законе, в частности относительно политической деятельности, специально написаны расплывчатым, не юридическим языком, что не просто создает условия, а просто предопределяет его избирательное правоприменение. Инициаторы принятия закона этого и не скрывали.
Если мы хотим максимальной прозрачности НКО, так это делается совершенно по-другому. Просто в законе об НКО вводятся нормы более высокого уровня прозрачности. Причем публичной прозрачности. Прозрачности не перед Минюстом, или не только перед Минюстом, а перед обществом. Чтобы все НКО ясно декларировали, какие у них доходы, откуда получают и на что они эти деньги тратят. Причем не имеет значения, это принципиальная позиция, получают они эти деньги от зарубежной организации или от российской.
И я считаю принципиально важно, чтобы организации, получающие деньги от зарубежных фондов, от российских фондов, отчитывались совершенно одинаково. Потому что деньги одни и те же. И принципиально важно, чтобы здесь не было никаких подозрений. Чтобы не было ничего утаено. Чтобы все было прозрачно. Получено, истрачено. Откуда получено, на что истрачено.
Об амнистии и ресоциализации освобожденных
Если бы президент полностью взял текст проекта амнистии в связи с 20-летием принятия Конституции, который был подготовлен Советом, то, конечно, масштабы амнистии были бы значительно больше. И там можно было бы говорить где-то о том, что амнистия коснется… Я подчеркиваю слово – коснется, примерно от 50 до 100 тысяч человек. Коснется – это значит, не только люди выйдут на свободу, но в нашем проекте предусматривалось, что для многих осужденных просто будет сокращаться срок пребывания в местах лишения свободы, что будут другие предусмотрены льготы… Кроме того, прекращение уголовных дел – это тоже результат амнистии. И освобождение от наказаний, не связанных с лишением свободы, – это тоже результат амнистии. То есть в целом могло быть действительно вот такое большое количество людей. Сейчас вот, по подсчетам, которые имеются, это получается порядка 20 тысяч человек. Но это тоже вполне серьезный вклад в гуманизацию нашего общества.
Должен сказать, что человек, который провел за решеткой больше пяти лет, его надежда на ресоциализацию ну очень низка, близка к нулю… Я бы сказал так: нам нужно исходить из понимания того, что если человек получает там 10–15 лет лишения свободы, то он уже никогда не выйдет в наш мир нормальным, законопослушным человеком. У него уже личность будет изменена, у него стереотипы поведения будут другие. И поэтому, кстати говоря, чем выше срок наказания, тем выше рецидив. Вот ведь в чем дело. И когда мы задумывали амнистию, мы исходили из того, что криминологи давно уже определили, что правильно построенная амнистия, она дает резкое снижение рецидивной преступности.
Госдума – она абсолютно самостоятельна в выработке амнистии, постановление об амнистии является исключительной компетенцией Госдумы. И мы знаем, что среди депутатов есть те, кто хотел бы эту амнистию резко сократить, сузить ее.
О взаимоотношениях с Медведевым и Путиным
Это Совет при президенте. Но, естественно, поскольку это Совет по развитию гражданского общества, то он одновременно при гражданском обществе. И для Совета принципиально важно, с одной стороны, опираться на поддержку гражданского общества, а с другой стороны, опираться на поддержку президента или как минимум на его готовность к взаимодействию с Советом, на его готовность слушать Совет. Советоваться с Советом.
Я часто подчеркиваю в беседе с журналистами: как советник президента интервью не даю, потому что обязан давать интервью только главе государства. Но как председатель Совета я полностью открыт для прессы и не имею от нее никаких секретов. Разумеется, есть границы, которые я не имею права переступать. Например, если я в чем-то не согласен с президентом, я скажу ему об этом в личной беседе, но не стану выплескивать в медийное пространство.
Мне важно укреплять крылья президента. Потому что я считаю, что наш президент должен соответствовать гербу России, он должен быть орел. А у орла должны быть крылья.
Я – модератор между Советом и президентом. Поэтому меня иногда называют в шутку интерфейсом. Причем, как известно, существует понятие дружественный и недружественный интерфейс. Так вот, я стараюсь быть дружественным интерфейсом.
Очень важно, что на нашу точку зрения обращает внимание общество. И президент на самом деле тоже обращает. Когда совет выражал свое несогласие по поводу закона о митингах, состоялась моя встреча с Путиным. Он сам меня вызвал и задал вопрос, что меня не устраивает. Я сказал – что. Он [закон] направлен на то, чтобы запугать. И в этом его органическое несовершенство, порок. Потому что закон не должен никого пугать. Закон – это некое правило поведения, это не пугало.
Когда Совет общается напрямую с президентом [сказано в период президентства Дмитрия Медведева], то многие вопросы удается решить… Мы прекрасно слышим и понимаем друг друга. Да, у нас есть разные взгляды на какие-то проблемы, но в общем позиция у нас общая. Вот почему, я уверен, Совет может быть очень полезен президенту. Именно как "коллективный советник", который говорит правду о реальном положении вещей и предлагает от имени гражданского общества свои варианты решения проблем.
Состав [Совета], сформированный в 2009 году, включал в себя людей неудобных, колючих, но при этом профессиональных, знающих, пекущихся о судьбе страны. Я разговаривал на эту тему с президентом Путиным: по его словам, он заинтересован в том, чтобы Совет был именно таким. Если выбор президента окажется для меня неприемлемым, я, естественно, скажу ему об этом и постараюсь переубедить. Уверен, что кандидатура, которая неприемлема для меня, неприемлема и для президента.
Конечно, характер нашей деятельности изменится: Медведев и Путин – люди одной команды, но все-таки разные люди. С Путиным мы только начинаем работу, и пока можно лишь предполагать, насколько она будет продуктивной.
В деловых отношениях вопросы веры не играют большой роли (из ответа на вопрос: "Вы верите президенту?"). Важны дела. В данном случае – поручения, которые президент [Владимир Путин] будет давать по результатам встреч с Советом, и то, как они будут выполняться.
О себе
Я всегда подчеркиваю, что я юрист в седьмом поколении. Ну, если складывать поколения по отцовской линии и по материнской, получается седьмое.
Для меня правовая материя является тем же, чем для скульптора являются мрамор и глина. К этому нужно относиться очень серьезно, с этим нужно работать профессионально, с уважением к материалу. А когда ты материал не уважаешь, получается полная ерунда.
То, чего я больше всего не люблю, – жизнь по понятиям.
Я человек, который привык говорить правду. Ну, как-то вот с детства меня так приучили.
"Теплым местечком" меня заманить невозможно. Знаете, есть люди, которые умудряются любую работу превратить в синекуру. А у меня все было с точностью до наоборот. Вот, казалось бы, должность посла России при ЮНЕСКО – а я занимал ее в 1993–1998 годах – не предполагает большого напряжения сил, а я умудрился взвалить на себя столько дел, что ночами пришлось сидеть за компьютером. В последние годы я работал в Союзе журналистов России, возглавлял Центр экстремальной журналистики, руководил кафедрой ЮНЕСКО по интеллектуальной собственности, занимался юридической практикой. Дел было выше крыши, но времени хватало и на то, чтобы писать книги, статьи.
В начале 1995 года, я уже получал приглашение в президентскую команду. Тогда мне позвонили из Кремля и сказали, что уже согласован проект указа о моем назначении помощником президента по правовым вопросам. А я в это время был послом России при ЮНЕСКО, и эта информация застала меня даже не в Париже, а в Каннах, где я был почетным гостем музыкального фестиваля. И когда я посмотрел вокруг – море, солнце, песни, шмель летает над цветком… А в Москве зима, холод, грязь, чеченская война. И еще я понимал, что, будучи кремлевским чиновником, не смогу материально помогать своей дочери, которая была направлена гимназией в Германию для продолжения учебы. А в Париже у меня и зарплата была приличная, и в любой выходной я мог запросто навестить дочь в Бонне. Короче, я сделал так, что это предложение, от которого нельзя отказаться, удалось снять.
Я – человек непартийный и никогда не был ни в какой партии, слава богу. И человек, в общем, никогда не работавший на государственной службе до этого [до назначения замминистра печати и массовой информации в 1990 году]. Я спокойно себе преподавал, до этого работал журналистом в разных газетах, преподавал в институте, защитил кандидатскую, потом докторскую, стал профессором.
Я никогда не занимался развитием гражданского общества, я никогда не занимался проблемами защиты прав человека в целом. Да, я занимался своей частью прав человека – вот, свободой слова, свободой печати. Вот этим я занимался, занимался профессионально многие десятилетия. А тут вдруг тебе предлагают возглавить Совет при президенте по развитию гражданского общества и правам человека, возглавить после Эллы Александровны Памфиловой. А Элла Александровна Памфилова была тем человеком, который меня пригласил в этот совет за два года до этого. И пока была Элла Александровна председателем Совета, я в Совете понимал, что я здесь пятое колесо в телеге, и старался, в общем, на себя одеяло совершенно не тянуть.
В душах, к сожалению, такая свалка у многих, там все перемешано. Там такие черти водятся… Да я и сам – порождение советского строя. Я вполне советский человек, хотя и с антисоветскими убеждениями.
"Российская газета" – 2 декабря 2010; Коммерсант.ru – 4 июня 2012; "Общественное телевидение России" – 13 октября 2014; РИА "Новости" – 10 декабря 2012, 13 октября 2014, Сайт СПЧ – 30 октября 2010, 16 октября 2012; "Эхо Москвы" – 10 июля 2012, 3 сентября 2012, 11 марта 2013, 4 апреля 2014, 21 мая 2013, 10 декабря 2013, 10 июля 2014, 12 июля 2014; "АиФ" – 27 февраля 2013; Газета.Ru – 21 января 2013; "Труд" – март 2011; "Итоги" – 9 июля 2012; "МК" – 18 сентября 2014; "Московские новости" – 31 марта 2011, 27 апреля 2012, 28 декабря 2012; "Профиль" – 3 сентября 2012; "Невское время" - 21 июня 2011; Радио Свобода – 21 июля 2012; Изд. "Парк Гагарина" (Самара) – 21 ноября 2011.
