В этом году отмечается 150 лет российской адвокатуры. В публикации Право.ru – как Москва полтора века назад пыталась догнать и перегнать Петербург в создании и развитиии "правильной адвокатуры"; зачем два московских адвоката попросили суд признать их подзащитных виновными; какие методы защиты были признаны "весьма прискорбными" и чем закончилось стремление Петербургского совета присяжных поверенных дорасти до их парижских коллег.
"Мы должны поблагодарить наших предшественников за то, что они не дали прерваться связи времен, – сказал президент Адвокатской палаты города Москвы Генри Резник в интервью журналу "Адвокат" в сентябре 2006 года ("Адвокат". -2006. – № 9. – С. 3 – 12.). – Личную преемственность я ощущал всегда и прилагаю усилия в рамках моих скромных возможностей для того, чтобы наша адвокатура соответствовала высоким стандартам, которые были у наших дедов и прадедов". Поводом для этого заявления стала 140-я годовщина со дня первого заседания московских присяжных поверенных 16 сентября 1866 года (по старому стилю) под председательством члена Московской судебной палаты Петра Извольского.
Петербург взял с места в карьер
Пальма первенства в создании российской адвокатуры при окружных судах и судебных палатах принадлежала не древней столице, а тогдашнему имперскому центру, где еще 2 мая 1866 года "для надзора за всеми состоящими в том округе поверенными" (ст. 3 Закона "Учреждение Судебных установлений" от 20.11.1864) был образован Совет присяжных поверенных при Санкт-Петербургской судебной палате.
Первое прошение о приеме в присяжные поверенные в особо учрежденный комитет, на который до образования совета возлагалось рассмотрение прошений, поступило в апреле того же года от присяжного стряпчего Санкт-Петербургского коммерческого суда надворного советника Федора Андреева, затем в марте – от статского советника Дмитрия Стасова, надворного советника Владимира Спасовича (последнему принадлежит высказывание: "Где нет Совета, там нет настоящей адвокатуры") и отставного надворного советника Константина Арсеньева. Одним из последних приписаться к адвокатскому сословию изъявил желание надворный советник, бывший товарищ [заместитель] председателя Санкт-Петербургской уголовной палаты Александр Турчанинов.
Всего было подано 68 прошений. Двенадцати претендентам комитет отказал в приеме со ссылкой на ст. 407 Закона "Учреждение судебных установлений", согласно которому присяжными поверенными могли быть лица, "имеющие аттестаты университетов или других высших учебных заведений об окончании курса юридических наук или о выдержании экзамена в сих науках, если они сверх того прослужили не менее пяти лет по судебному ведомству в таких должностях, при исправлении которых могли приобрести практические сведения в производстве судебных дел, или также не менее пяти лет состояли кандидатами на должности по судебному ведомству, или же занимались судебною практикою под руководством присяжных поверенных в качестве их помощников". Остальные были утверждены министром юстиции Дмитрием Замятниным, после чего он признал свои временные полномочия, касающиеся формирования столичной адвокатуры, исчерпанными.
В организационном собрании председательствовал член Санкт-Петербургской судебной палаты Андрей Маркович. Председателем совета избрали Дмитрия Стасова, товарищем [заместителем] председателя – В. Краузольда и членами совета – Константина Арсеньева, Виктора Гаевского, Владимира Самарского-Быховца, Александра Турчанинова и Г. Принца.
А в Москве тем временем решение организационных вопросов затягивалось.
Москве не хватило кворума
О причинах этого писал юрист и публицист Иосиф Гессен (Гессен И. В. "Истории русской адвокатуры". Том 1.– М., 1914). По его словам, 18 апреля 1866 года московский комитет представил министру юстиции на утверждение имена 27 претендентов на вступление в сословие поверенных. Но Замятнин 28 апреля уведомил, что рассмотрение прошений теперь "принадлежит Московскому окружному суду". Общее собрание всех отделений окружного суда под началом его председателя Елисея Люминарского рассмотрело представленные кандидатуры 6 мая. Прения затянулись до полуночи. Согласно протоколу, из 27 "аспирантов на звание присяжного поверенного" было принято 18 человек. Между тем для создания сословного органа – Совета присяжных поверенных – в округе по закону должно было насчитываться более 20 присяжных поверенных.
В связи с этим функции совета до достижения неоходимого кворума осуществлял Московский окружной суд. Но члены суда ограничились в целом рассмотрением прошений и только одно заседание было посвящено обсуждению таксы вознаграждения присяжных поверенных. Согласно принятому проекту документа, вознаграждение должно быть назначено лишь поверенному той стороны в гражданском процессе, в пользу которой состоялось судебное решение, и притом с суммы присужденного взыскания, а не с суммы заявленного иска. За ведение же уголовных дел по назначению председателей судебных мест или по договоренности защитника с подсудимым адвокаты должны были получать вознаграждение, "смотря по роду дела, сложности его, продолжительности производства и трудности защиты, от 25 руб. до 500 руб. Но Московский проект таксы остался в Минюсте без движения.
Список присяжных поверенных, утвержденных общим собранием Московского окружного суда 6 мая, содержал 21 фамилию. В Московскую судебную палату 2 сентября была подана просьба о разрешении избрать Совет, подписанная 14 поверенными (имена подписантов не сохранились). Положительное решение было принято в палате 6 сентября, а 16 сентября состоялось общее собрание, на котором присутствовали 18 присяжных поверенных, приписанных к округу. Они постановили, "руководствуясь ст. 361 Учреждения судебных установлений <…> избрать Совет из пяти членов, в том числе председателя и товарища [заместителя] председателя". По итогам выборов Совет возглавил недавний секретарь Московской уголовной палаты Михаил Доброхотов, его заместителем стал Яков Любимцев, членами Совета – К. Рихтер, Б. Бениславский и Алексей Имберх.
Этическое направление в адвокатуре родилось на берегах Невы
Совету присяжных поверенных, писал впоследствии присяжный поверенный Константин Арсеньев (Арсеньев К. К. "Заметки о русской адвокатуре: Обзор деятельности С.-Петерб. совета присяжных поверенных за 1866-74 гг.": В 2-х ч. / [Соч.] – СПб.: Тип. В. Демакова, 1875. – VI, [2], 206 c.; [2], 294 с.), "предстояла задача, до тех пор беспримерная: создание без всяких внешних указаний и понуждений корпоративной организации, выработка правил адвокатской этики". В сущности, Арсеньев совместно со своим патроном – председателем столичного Совета поверенных Дмитрием Стасовым – и закладывал основы традиций, принципов и норм профессионального поведения адвокатского сословия. "Всякая корпорация, сколько-нибудь самостоятельная, – отмечал Арсеньев, – всегда вырабатывает обычаи, предания, составляющие ее силу, дающие ей нравственное единство, поддерживающие ее как целое. В среде нашего сословия присяжных поверенных эта внутренняя работа началась с самого первого дня его деятельности".
Знаменитый русский юрист Анатолий Кони назвал Спасовича и Арсеньева представителями этического направления в адвокатуре. Трудами первого петербургского совета, как отмечали современники судебной реформы 1866 года, были заложены основания "суровых" рекомендаций адвокатам, которыми надлежало руководствоваться при выборе дела и определении методов ведения дел, во взаимоотношениях с доверителями и сторонами, и даже вне профессиональной деятельности. "В первое время существования нашего сословия, – объяснял Арсеньев взыскательную дисциплинарную деятельность совета, – излишняя снисходительность была бы опаснее излишней строгости".
При этом Арсеньев в качестве примера рассказал о приеме защиты, распространение которого было бы, на его взгляд, "весьма прискорбно". В Московском окружном суде накануне праздника Благовещения слушалось уголовное дело. Во время защитительной речи присяжного поверенного раздался колокольный звон кремлёвских соборов. По мнению Арсеньева, защитник допустил "непростительную выходку": он напомнил присяжным заседателям русский обычай в день Благовещения выпускать на волю птиц из клеток и просил их о такой же милости для подсудимого (присяжные вынесли оправдательный вердикт).
К слову, к таким эффектным приемам, рассчитанным на присяжных, прибегал легендарный московский адвокат Федор Плевако (в сословие московских поверенных он поступил в 1870 году). Приняв на себя защиту пожилой женщины, обвинявшейся в краже, он сказал в суде: "Много бед, много испытаний пришлось претерпеть России за более чем тысячелетнее существование. Печенеги терзали ее, половцы, татары, поляки. Двунадесять языков обрушились на нее, взяли Москву. Все вытерпела, все преодолела Россия, только крепла и росла от испытаний. Но теперь… Старушка украла старый чайник ценою в 30 копеек. Этого Россия уж, конечно, не выдержит, от этого она погибнет безвозвратно…" Заседатели, несколько минут назад согласно кивавшие прокурору, который заключил обвинительную речь словами, что "дошедшая до крайней бедности старушка достойна жалости, но частная собственность священна", признали подсудимую невиновной. Также одной фразы хватило Плевако, чтобы коллегия вынесла оправдательный вердикт в отношении священника, обвиненного в прелюбодеянии и мелких кражах: "Господа присяжные заседатели! Дело ясное. Прокурор во всем совершенно прав. Все эти преступления подсудимый совершил и сам в них признался. О чем тут спорить? Но я обращаю ваше внимание вот на что. Перед вами сидит человек, который тридцать лет отпускал вам на исповеди грехи ваши. Теперь он ждет от вас, отпустите ли вы ему его грех?"
"Само собой разумеется, – подчеркивал Арсеньев свое негативное отношение к такому ведению дела, – что все подобные выходки вдвойне непростительны, когда адвокат, действуя в качестве поверенного частного обвинителя или гражданского истца, прибегает к ним с целью достигнуть не оправдания, а осуждения подсудимого". Особое неодобрение Аресеньева с точки зрения исполнения адвокатского долга и этики вызвали два случая из практики московских коллег.
Скандальный отказ двух московских поверенных от своих подзащитных в суде
Молодого поверенного Льва Куперника назначили защищать подсудимого, обвиняемого в убийстве четырех человек. На следствии тот сознался в содеянном и расскаивался, но на суде изменил свое поведение и вел себя, по мнению защитника, "цинично". "Я считаю показания его здесь на суде ложными, изобретенными в остроге, а главное стоящими в разрезе с тем единственным проявлением человеческого чувства, которое он обнаруживал прежде, – впал в обвинителый уклонвместо защитительной речи впал в обвинительный уклон Куперник. – Если закон позволяет обвинителю по совести отказаться от обвинения, то я считаю и себя вправе и обязанности отказаться от защиты. Раз вменение признано, раз известная система наказания существует, я могу только сказать: да свершится правосудие". Второй случай (о нем поведал "Судебный вестник" № 16,1866 г.) произошел в одном из первых заседаний Московского Окружного суда, на котором рассматривалось дело о бродяжничестве. Получив слово, присяжный поверенный Рихтер заявил суду: "…. В настоящем случае право мое, как защитника, есть соблюдение простой формальности. Я и не могу ничего сказать в его (подсудимого) оправдание".
К скандальному отказу двух назначенных защитников от исполнения в суде профессионального долга, в конечном итоге, отнеслись довольно снисходительно, ограничившись осуждением. Более того, Рихтер вскоре был избран в первый состав Московского совета присяжных поверенных. Много позже известный судебный и государственный деятель Сергей Платонов писал о том, что моральная сторона поступков двух поверенных, активно обсуждалась в прессе и в адвокатском сословии. В диспуте была представлена точка зрения, что ст. 394 Закона "Учреждение судебных установлений" (поверенный, назначенный для производства дела, не может отказаться от него без достаточных для этого причин) предоставляла Рихтеру и Купернику возможность не участвовать в судебном разбирательстве. Что касается Куперника, то на протяжении дальнейшей карьеры он не единожды отказывался от назначений судом и никогда не брался по соглашению за дела, которые расходились с его совестью.
Арсеньев приводит любопытный пример: когда в Петербургском окружном суде должно было слушаться уголовное дело неких В. Колосова и А. Ярошевича, обвинявшихся в подделке и реализации акций Общества Тамбовско-Козловской железной дороги (253 акции по 100 рублей каждая), никто из присяжных поверенных не соглашался взять на себя добровольно защиту Колосова, хотя, по словам Арсеньева, она "принадлежала к числу интересных и была бы оплачена довольно значительным гонораром". Возможно, отказы объяснялись личностью Колосова и его сообщика (с началом процесса "С.-Петербургские ведомости" в № 47 за 1874 год писали, что перед судом проходила "среда лжецов, мошенников, нахалов, лжесвидетелей, людей без религии, нравственности, убеждений"), а также тем, что обвинителем выступал "сам" Анатолий Кони. Пришлось суду назначать защитника. Им стал присяжный поверенный В. Языков. Его ждал предсказуемый проигрыш дела: вердиктом присяжных заседателей Колосов и Ярошевич были признаны виновными, подзащитного Языкова суд лишил прав и сослал в Сибирь на поселение.
Древняя столица оказалась в роли догоняющей свою северную соперницу
Санкт-Петербургский и Московский судебные округа в течение 8 лет оставались единственными центрами становления и развития нового правового института, между которыми не могло не возникнуть профессиональное соперничество. При этом Москва некоторое время оставалась в роли догоняющей. Современники рождения российской адвокатуры объясняли это тем, что в столице империи наблюдалась концентрация даровитых юристов, ряды которых постоянно пополняли представители российских провинций. Кроме уже упоминавшихся имен (см. выше), быстро приобретали широкую известность Николай Карабчевский, Константин Хартулари, Петр Александров, Владимир Герерд, Сергей Андревский, Вильгельм Люстинг, Август Герке, Владимир Жуковский, Григорий Бардовский, Владимир Танеев, Алексей Унковский, Павел Потехин, Александр Боровиковский и другие. Они пользовались в судебной системе значительным влиянием и располагали многочисленной клиентурой.
На московском адвокатском небосклоне звезд первой величины было изначально меньше. Прежде всего современники отличали Михаила Громницкого, пришедшего в сословие из губернской прокуратуры, и князя Александра Урусова. С популярностью этих признанных судебных ораторов тогда еще мало кто мог сравниться. Но в Москве остро ощущался дефицит клиентуры, что послужило появлению в газетах большого числа публикаций за подписью поверенных, носящих характер саморекламы. Московский Совет присяжных, оценивал это как нарушение этических норм и считал своим долгом бороться с подобной тенденцией.
Все это привело московскую адвокатскую "диаспору" к кризису, который выразился в том, что на выборах совета в 1875 году его прежний состав был забаллотирован. Громницкий, возглавлявший совет в ту пору, объяснил недоверие к совету его строгими моральными требованиями, которыми якобы тяготились большинство присяжных поверенных, вынужденных любой ценой искать клиентуры. Другое объяснение можно найти у Гессена: "Более правильным надо считать мнение В. А. Капеллера (член совета), приписывающего это критике молодых и свежих сил, активно выступавших во всех проявлениях сословной жизни". Действительно, в сословии адвокатов Москвы одно за другим появлялись новые имена, ставшие позже украшением российской адвокатуры. Речь идет о Федоре Плевако, Николае Муравьеве, Павле Малянтовиче, Михаиле Ходасевиче, Сергее Муромцеве, Василии Маклакове, Николае Тесленко, Михаиле Мандельштаме и некоторых других.
Петербургский совет присяжных поверенных стремился дорасти до Парижа
Сравнительные характеристики деятельности двух центров прослеживаются и в арсеньевских "Заметках о русской адвокатуре". "Для общества <…> нужно было довольно много времени, чтобы понять перемену, произведенную <…> учреждением правильной адвокатуры". В Петербурге перемена, продолжал он, была воспринята "быстрее и полнее", чем в Москве. И объяснил почему: "Судебные дела в петербургсокм округе разнообразнее, чем в московском: достаточно вспомнить, что в Петербурге много судебных учреждений, которых нет в Москве (кассационные и судебные Департаменты, Правительствующий Сенат, Комиссия Прошений, не говоря уже о Министерствах…").
Автор называет также ряд важных для сословия российских присяжных поверенных инициатив, принадлежащих Петербургу. Среди них – введенение института помощников поверенных, учреждение библиотеки, юридических консультаций, кассы пособий для поверенных. И хотя Арсеньев пишет, что "ошибочно было бы думать, что эта параллель между двумя советами проводится с целью превознести один из них за счет другого", и что "различия, замечаемые между ними, объясняются вполне различием условий, при которых они действуют", он не удерживается от такой ремарки: "Петербургский Совет может занять между другими русскими советами то место, которое во Франции издавна принадлежит парижскому совету адвокатов".
Но история рассудила иначе: 12 марта 1918 года Советское правительство из Петрограда перехало в Москву, и многие преференции перешли к адвокатам и адвокатским образованиям, работающим в столице. "Конечно, у нас есть преимущество, о котором нельзя не сказать. Такого количества юристов высокой квалификации, как в Москве, не имеет ни один другой регион", – признал в интервью журналу "Адвокат" Резник. Но это не мешает адвокатскому корпусу двух городов – субъектов Российской Федерации задавать стандарты адвокатской практики для коллег других регионов.
Перекличка времен в цитатах
Русская адвокатура, организованная в первый раз судебными уставами 1864 г., разделяет в настоящее время участь всех новых учреждений – новых не только по форме, но и по содержанию, не имеющих корня в прошедшем государства. От таких учреждениий, не испытанных еще на опыте, всегда ожидают слишком многого, не принимая в расчет условий, при которых они должны действовать, сил, которыми они располагают, преград, лежащих на дороге. Константин Арсеньев
Мы должны поблагодарить наших предшественников за то, что они не дали прерваться связи времен. Как известно, советская власть сделала все возможное, чтобы создать новую "советскую адвокатуру" под стать своему любимому гомункулу – "советскому человеку". После революции адвокатура была ликвидирована как объявленное контрреволюционным сословие, причем для такой оценки были все основания. Присяжная адвокатура, которая с восторгом приняла февральскую революцию, в массе своей отрицательно отнеслась к октябрьскому перевороту. Пять лет наша страна обходилась без адвокатуры, затем она стала возрождаться. Генри Резник
Помогая суду заглянуть в тайны души подсудимого и изучить ее изгибы, защитник должен сказать в пользу обвиняемого все, чего он сам не может, не умеет или не хочет сказать, не закрывая при этом глаза на истину и не указывая голословно на влияние и воздействие среды, личностей или обстоятельств, без их тщательного изучения и проверки и без сопоставления личности искушаемого со свойствами и приемами искушения. Владимир Спасович
Защищать невольного убийцу – никак не может значить попирать личность несчастной жертвы. Если бы своим отказом защищать г. Пастухова [подсудимый, обвиняемый в убийстве] я мог совершить чудо – воскресить несчастного, – я бы, конечно, г. Пастухова не защищал. Николай Карабчевский
Он [адвокат] может быть назначен на защиту такого обвиняемого, в помощь которому по собственному желанию он бы не пришел. И в этом случае роль его почтенна, ибо нет такого падшего и преступного человека, в котором безвозвратно был бы затемнен человеческий образ и по отношению к которому не было бы места слову снисхождения. Анатолий Кони
Всегда, когда это возможно, я стараюсь установить личный контакт с человеком, прежде чем решить, работать с ним или нет. Это не каприз или переборчивость такая. Есть очень жесткое требование профессиональной этики, оно формализовано в нашем кодексе. Там сказано: законы нравственности выше воли доверителя. Если я чувствую, что в данном конкретном случае мне эту заповедь – есть заповеди ветхозаветные, и здесь тоже сила заповеди, – соблюсти не удастся, я постараюсь не браться за такое дело. Если я убежден, что подзащитный невиновен, мне себя-то убеждать уже не надо, я буду это убеждение нести всеми своими силами и возможностями. Но так бывает не всегда. Ведь защищать нужно не только невиновного. Бывает, что человек виновен в гораздо меньшем, чем то, в чем его обвиняют. Бывают всякие обстоятельства, которые серьезно снижают степень вины, это тоже влияет на оценку содеянного и, соответственно, на цену и вид наказания. Поэтому не всегда все сводится только к вопросу виновности и невиновности. Справедливость – это более широкое понятие, чем виновность и невиновность. Вадим Клювгант
Мы защищаем не убийц, воров, насильников, а граждан, которых в этом обвиняют. И кто-то должен их защищать. А вдруг следствие ошиблось? Защитник вообще не имеет права ставить вопрос: действительно ли виноват этот человек или нет. Он подзащитного не судит. Он обязан сделать только одно – представить суду все доводы в пользу этого человека. В этом заинтересовано общество, и без этого нет правосудия. Генрих Падва
Защита, господа судьи, не должна самоуверенно ограничить свое слово отрицанием вины. Она должна смирить себя и предположить, что ей не удастся перелить в вашу душу ее убеждения о невинности подсудимых. Она должна, на случай признания фактов совершившимися и преступными, указать на такие данные, которые в глазах всякого судьи, у которого сердце бьется по-человечески и не зачерствела душа в пошлостях жизни, ведут к снисхождению и даже к чрезвычайному невменению при наличности вины. Федор Плевако
Общепринято: адвокат обязан использовать все законные средства для защиты интересов клиента. Но требования нравственности шире рамок закона. И потому средства защиты должны быть не только законными, но и нравственно безупречными. Клиенту в большинстве случаев безразлично, какими средствами адвокат добьется нужного результата. Но нам и корпорации это не безразлично. Семен Ария
Адвокатам не хватает равных прав с другими участниками процесса и прежде всего в сборе доказательств. Адвокат работает с той информацией, что собирает следствие, и реальных механизмов самостоятельного получения доказательств практически лишен. Да и те права, которые записаны в УПК, на практике зачастую не работают. И собрать информацию трудно: никто не обязан предоставлять ее адвокату. В этой ситуации повышение статуса адвокатского запроса является значимым элементом обеспечения реальной состязательности процесса. Юрий Пилипенко
Хотят ли адвокаты государственного праздника?
На этот вопрос московские адвокаты уже ответили. В Москве 31 мая 2012 года состоялся "круглый стол" "Российская адвокатура и вызовы времени", приуроченный к неофициальному празднику – Дню российской адвокатуры. Коллеги поздравили друг друга с "некруглой" датой (решение отмечать ее принято на Втором Всероссийском съезде адвокатов в 2005 году) и немного подискутировали о том, хорошо ли, что он не является государственным. Итог подвел тогда Президент АП Москвы Генри Резник: "У меня сильные сомнения, что наш праздник должен быть государственным. Минуй нас пуще всех печалей такое тесное объятие с государством".
