Право.Ru продолжает недавно начатый цикл интервью с известными юристами, посвященных жизненному пути и профессиональным ценностям наших собеседников. Сегодня собеседником редакции стал судья Конституционного Суда Российской Федерации Гадис Гаджиев. Он рассказал о том, почему выбрал профессию юриста, как получил опыт работы в политике, как попал в КС РФ и о том, в чем видит свое предназначение.
- Откуда к вам пришло решение стать юристом? Может быть, были какие-то примеры перед глазами?
- Нет, таких примеров не было – мой отец был экономистом, и никто из семьи пристрастия к юриспруденции не питал. Математика мне в школьные годы не давалась, по этому предмету у меня была единственная "четверка" в аттестате, так что было очевидно, что в дальнейшем я буду заниматься гуманитарными науками.
Специальность юриста мне импонировала, потому что казалась настоящей, универсальной – с таким образованием можно работать во многих областях: и в государственном аппарате, и следователем, и судьей.
- Почему выбрали именно гражданское право?
- Следуя совету, который мне дал бывший председатель Верховного Суда Дагестана – он, кстати говоря, и сейчас жив. Я тогда учился на втором курсе юридического факультета МГУ и как раз задумывался о специализации. Председатель мне отсоветовал заниматься уголовным правом, поскольку специалистов -"уголовников" в то время в Дагестане было много, а вот цивилистов не было. Так я стал цивилистом.
После окончания университета стал работать преподавателем кафедры гражданского права в Дагестанском государственном университете. Вот тут меня уже несколько "занесло" и в область государственного права, так как на третий год работы меня пригласили на должность юрисконсульта Президиума Верховного совета Республики Дагестан. Не отрываясь от работы в университете, я работал по совместительству в обоих местах. Потом стал начальником юридического отдела правительства. Вся эта работа была непосредственно связана с государственным правом, и даже свою докторскую диссертацию я защищал по двум специальностям – гражданскому праву и конституционному праву. Коллеги в Конституционном Суде сейчас меня в шутку называют "лучшим знатоком гражданского права среди конституционалистов".
- Еще до того, как стать судьей КС РФ, вы успели побывать в политике: были народным депутатом Дагестанской АССР, председателем Комиссии Верховного совета Дагестана по законодательству, законности и правопорядку, были сопредседателем фракции "Демократический Дагестан". Сфера политики вам нравилась?
- Это было очень интересно и, наверное, любой человек при возможности должен поработать в политике. Но сейчас я бы ни за что, ни при каких обстоятельствах к этому занятию не вернулся бы.
- Как вы попали в политику?
- В конце 80-х-начале 90-х политика была чем-то новым, свежим. Казалось, что это возможность круто все изменить, поучаствовать в судьбе страны. Я этой возможностью сполна воспользовался и не жалею об этом. Считаю, что совершенно правильно сделал, что пошел на выборы, стал депутатом, и какой-то очень короткий период времени был председателем комитета по законодательству, то есть занимался все-таки не чисто политической деятельностью. Я получил прекрасный опыт, знание о законодательной работе.
- Потом стал образовываться Конституционный Суд.
- Да, о его создании я услышал в 1990 году, потому что участвовал в процессе подготовки Федеративного договора. Его обсуждение тогда проходило в "Белом доме". Конечно, этот проект был несовершенным, десятки раз перерабатывался, было, как минимум, 20 вариантов этого договора.
Тогда же стало понятно, что появится такой орган как Конституционный Суд. Мы все тогда очень мало знали о том, что это такое. И отношение к такому суду у общества было соответствующее – что это орган буржуазной юстиции, нам совершенно не нужный.
- Как вы стали судьей Конституционного Суда?
- Моя кандидатура была предложена Республикой Дагестан. Был отобран список из 20 или 21 кандидата, в который я не попал. Я оказался в этом рейтинге на 28-м месте. На съезде народных депутатов начался процесс избрания судей, и из поименованной в списке двадцатки депутаты избрали только 11 человек. Всего же предполагалось, что судей будет 15. Тогда Руслан Хасбулатов предложил мою кандидатуру, Михаила Александровича Федорова и Анатолия Леонидовича Кононова. Федоров не прошел, как и я. А потом встал депутат по фамилии Геннадий Сорокин из избирательного блока "Россия" и вновь предложил мою кандидатуру. Этим воспользовался Хасбулатов и повторно предложил все три кандидатуры. Федоров опять не прошел, а за нас с Кононовым депутаты проголосовали. Так нас стало 13 судей.
- Почему Сорокин вас тогда поддержал?
- Он меня знал. Как-то он приезжал в Дагестан, и я тогда докладывал ему какие-то рабочие вопросы. Он меня запомнил и потому на съезде предложил вернуться к моей кандидатуре. Тогда его фракция состояла из 450 депутатов и была самой влиятельной. Получается, выдвигала меня республика, а избрание обеспечила фракция "Россия". Тогда все происходило очень спонтанно, порой невозможно было предугадать ход развития событий даже через несколько минут.
- Первые годы становления и работы Конституционного Суда какие эмоции у вас, в основном, доминировали: эйфория, сомнение, тревога, что-то еще?
- Все, что Вы перечислили. Был какой-то микс: например, рядом с эйфорией соседствовало убеждение, что этот орган долго не просуществует. К этому еще примешивалось то, что ни у кого из 13 судей не было необходимых достаточных знаний. Самая сильная подготовка, наверное, была только у Валерия Дмитриевича Зорькина и Тамары Георгиевны Морщаковой. Благодаря этим двум "пристяжным", Конституционный Суд двинулся вперед.
- Как вы восполняли свои пробелы в знаниях?
- Методом проб и ошибок. То есть удар головой о стенку и осознание, что это – стенка.
- Чем вы занимались в тот период, когда деятельность КС РФ была приостановлена?
- Где-то около года мы писали проект нового закона. Очень полезное время было, исключительно полезное. Казалось бы, суд не работает, но работа не встала. Наоборот — мы занимались самым необходимым. Мы постигали, что такое конституционное судопроизводство путем написания закона о Конституционном Суде, изучения законов и опыта других стран. Было много поездок, общения с зарубежными коллегами – особенно сильно в тот период нам помогли немцы. Для нас этот период стал своеобразной школой повышения квалификации. Суд должен был становиться более профессиональным, ведь первые три года его существования это было что-то среднее между политическим органом и судом.
- Какими решениями Конституционного Суда вы гордитесь?
- Конечно, по делам о регистрации граждан. Они показательны в том смысле, что действительно что-то удалось сделать, эту брешь в прописке, в конце концов, пробили мы. Благодаря тому, что мы пробили эту брешь, в Москве оказалось сотни тысяч работающих из других городов. Конечно, это породило и много проблем. Мы это тоже знаем. Но экономика этого требует. Все, что построено в Москве, построено руками приезжих.
А если бы действовал "лужковский" закон, в соответствии с которым надо заплатить огромный налог в бюджет города, никто не смог приезжать. Кто бы тогда строил?
Также можно выделить наши решения, которые касались садоводов. "Сага о прописке" — мы их так тогда называли. По этим делам мы выкорчевывали оставшиеся "корешки" института прописки. Они на самом деле еще остались – не все может исправить Конституционный Суд. Он, например, не может искоренить социально-культурные стереотипы. То, что идет из истории, что находится в сознании людей, какой-то социально-психологический код поведения. Понимаете, это искоренить невозможно. Когда Конституция кодифицирует юридические нормы, она, к сожалению, кодифицирует и все связи страны с прошлым. Эта кодификация связей с прошлым, как часть Конституции, проявляется и в нашей работе.
- Конституционный Суд – это орган для выработки научно-правовых конструкций или все-таки последняя российская инстанция для защиты прав граждан?
- И то, и другое. Если бы мы исходили из того, что работаем в научной лаборатории, в роли подопытных животных которой выступают наши граждане, тогда мы только и выбирали бы интересные для нас как интеллектуалов, юристов жалобы, забывая про то, что есть живые люди. Но к заявлениям и жалобам мы не относимся как к опытам над людьми. Живые люди иногда приходят с болью, с последней надеждой. Поэтому, несмотря на то, что решение по конкретной жалобе может носить эксклюзивный характер, не составлять большой научной конституционно-правовой проблемы, все равно этому человеку надо помочь, потому что справедливость, как основа права, должна присутствовать в наших решениях.
Конечно, нам интересно, когда мы видим дело, жалобу, которая позволяет развить какую-то конституционно-правовую доктрину. Когда видим, что благодаря жалобе, можем обнаружить новый смысл у какой-то нормы Конституции, которая раньше не была в поле зрения.
Что же касается науки и доктринальных подходов, то само по себе развитие конституционного права, конечно же, происходит, прежде всего, благодаря решениям Конституционного Суда.
- Расскажите о процедуре подготовки решения в Конституционном Суде.
- Это самая обычная процедура. Судья-докладчик пишет текст решения. Иногда что-то вроде проекта будущего текста он рассылает судьям и до заседания, это какие-то его представления о том, как можно решить проблему. Это не проект постановления, это его видение. После заседания все судьи высказываются по поводу обсуждаемой проблемы. Это короткое обсуждение, максимум 10-15 минут. Судья-докладчик в это сжатое время должен изложить свое видение, как бы он решил это дело, если бы решал его один. Исходя из того, что мы слышим, происходит некая консолидация, кристаллизация. Кто-то "за", кто-то "против". Кто-то дает конституционно-правовое истолкование. Исходя из того, какая позиция набрала большинство, судье-докладчику дается задание. Иногда он делает это против своего решения, потому что оказывается в меньшинстве, и это самое неприятное, но он должен это делать. Он берет стенограмму, внимательно читает, что сказал каждый судья, вторично погружается в эти идеи, и пишет проект, исходя из принятого большинством решения. Этот проект обсуждается, и как правило, первый проект не находит поддержки, потому что судьи высказывают очень много критических замечаний. Тогда начинается работа над вторым проектом. Где-то на третьем проекте уже подключаются наши редакторы. Обычно голосуется четвертый или пятый проект. И оглашается. Такая многостадийная работа.
- До переезда в Санкт-Петербург вы много преподавали. Есть ли у вас сейчас время и возможность преподавать и заниматься научной деятельностью?
- Я по-прежнему преподаю в Высшей школе экономики, только теперь уже в ее Санкт-Петербургском филиале. Там же возглавляю кафедру гражданского права, читаю лекции. Никогда, кстати, не читал лекций по конституционному праву, только по гражданскому.
- И нет желания?
Наверное, желание есть, но я не считаю себя специалистом, способным читать лекции по конституционному праву.
Наукой также занимаюсь, ведь если ты преподаешь, то без науки никуда. Преподаватель, который не занимается наукой, все равно, что приходит без одежды на лекцию. И студенты прекрасно видят, кто из преподавателей в науке силен, а кто нет.
- Вы относите себя к какой-то школе права?
- Разделение можно проводить по разным критериям. В некоторых случаях это разделение носит пафосно-условный характер: я — питерский юрист, а я — юрист московский. Это разделение существует уже очень много лет и много веков, с момента появления двух столичных вузов — в Москве и Санкт-Петербурге. Две эти школы постоянно между собой конкурируют, и это хорошо, потому что конкуренция, как говорится, нужна во всем. Она приносит результат.
Конечно, я принадлежу к московской школе, это очевидно, и сейчас, когда я начал читать философско-правовую литературу, то обнаружил, что мои взгляды проистекают из школы философии права, основанной Трубецким и Новгородцевым в начале ХХ века. Это московская школа философии права. В это же время в Санкт-Петербурге была блестящая школа философов права, и конечно, основоположником этой школы является Петражицкий. Очень хорошие школы были в Киеве, Казани. До революции было целое многоцветие очень интересных школ.
- Общаетесь ли вы с теми судьями Конституционного Суда, которые сейчас находятся в отставке?
- Конечно, тем более, что многие из них мои соседи по квартире, по даче. Это, например, Виктор Осипович Лучин, Марат Викторович Баглай, Олег Иванович Тиунов. С Анатолием [Кононовым] тоже общаюсь часто. Причем, после того как он ушел из суда, у нас с ним общение стало даже более тесным. Например, за все время нашей совместной работы в суде я никогда не был у него в гостях. Вот теперь побывал.
- Для вас лично быть судьей – это работа, призвание, миссия?
- Хотелось бы опять согласиться со всеми вариантами. Это, конечно, работа, очень интересная работа. Это и своего рода удовольствие.
Теперь, что касается миссии. То, что я сейчас скажу, может быть, прозвучит слишком высокопарно, но я просто хочу, чтобы меня правильно поняли. Есть такое слово "пророк". И в обществе всегда существовал некий институт пророчества. Этим занимаются люди, которые считают нужным знания, которые у них есть, обязательно передать другим людям. Обычно говорят о пророках, как о той плеяде религиозных деятелей, которые несли эти пророческие знания. На самом деле этот принцип существует и в современное время. Он просто не имеет такой ярко выраженной формы. Журналисты – пророки, писатели – пророки, театральные деятели – пророки. Люди, которые несут какие-то очень важные для всего общества знания. Вот совсем недавно появился новый пророк – режисер Андрей Звягинцев. Его фильм "Елена" — это пророчество, это событие в культурной жизни.
И судьи, которые принимают решения, это тоже в какой-то степени, конечно, в меньшей, пророки, должны быть, во всяком случае, пророками. Хотелось бы, чтобы суд принимал такие решения, которые показывали бы возможные горизонты развития, а не только отталкивались бы от социально-культурного кода — немытая Россия, страна господ, страна рабов.
- Нынешнее поколение юристов готово усваивать эти пророчества?
- Молодое поколение юристов более образованное. У них есть возможность ездить за границу, они знают языки, они более образованные, чем старое поколение. И в этом их сила. Может быть, у какой-то части этих юристов морально-нравственные ориентиры не такие, как у старшего поколения. Это, наверное, тоже присутствует. Но те молодые юристы, с которыми я общаюсь, оставляют у меня очень хорошее впечатление, поэтому я думаю, что и все поколение молодых юристов такое же.
Интервью провела Наталья Шиняева
