Первый в Советской России смертный приговор был оглашен 21 июня 1918 года за несколько месяцев до официального восстановления Совнаркомом высшей меры наказания, отмененной 26 октября 1917 года II Всероссийским съездом Советов. Судебный процесс состоялся в Сенатском дворце Московского Кремля (ныне рабочая резиденция Президента РФ). Для содержания подсудимого рядом с кремлевским кабинетом председателя СНК В.И. Ленина была оборудована камера, а его дело рассматривал специально созданный Революционный трибунал при Всероссийском Центральном Исполнительном Комитете.
20—21 июня 1918 года Ревтрибунал при ВЦИКе рассмотрел дело начальника Морских сил Балтийского моря Алексея Щастного. Ему было предъявлено обвинение "в контрреволюционной агитации, попустительстве таковой во флоте, неисполнении приказов Советской власти и планомерной дискредитации ее в глазах матросов с целью ее свержения". Члены трибунала после пятичасового совещания признали доказанным, что Щастный "сознательно и явно подготовлял условия для контрреволюционного, государственного переворота…", и приговорили его к расстрелу.
"Не преступник, а герой"
Суд над Щастным, которого на Балтике называли "народным адмиралом", стал одним из самых громких уголовных процессов первых лет Советской власти, и вместе с тем он остается до сего времени одним из самых загадочных.
Советские историки разделяли официальную версию, по которой начальник Морских сил Балтийского моря был казнен за контрреволюционную деятельности. Однако с этим не согласился военный судья полковник юстиции Вячеслав Звягинцев (ныне в отставке). Военный юрист, изучив газетные публикации 1918 года, обратил внимание на противоречие в деле Щастного: власть казнила человека, который сохранил для республики самый боеспособный флот. 25 октября 1990 года он опубликовал в газете "Известия" (именно в этом издании 72 года назад освещались обстоятельства ареста "народного адмирала" и суда над ним) статью "Первый смертный приговор". В ней Звягинцев впервые в советской прессе отверг версию, будто Щастный виновен в "контрреволюционной агитации в Совете комиссаров и Совете флагманов флота", и заявил, что расстрелянный российский моряк "не преступник, а герой, дважды спасший флот". Ключом к разгадке причин парадоксальной судебной расправы над флотоводцем, благодаря которому ядро Балтийского флота не попало в руки германских войск во время Первой мировой войны, могла стать, как предполагал военный юрист, секретная телеграмма наркома по военным и морским делам Льва Троцкого от 3 мая 1918 года командованию флота о "неизбежном взрыве" кораблей и судов, базировавшихся на то время в Гельсингфорсе (Хельсинки) ввиду наступления кайзеровских войск в Прибалтике. За этим мог скрываться, писал автор статьи, сговор большевистского правительства с Германией и Англией, которые были по разным причинам заинтересованы в нейтрализации флота республики на Балтийском морском театре. (Текст телеграммы был опубликован в газете "Известия" 16 июня 1918 года с комментарием: Щастный самовольно огласил ее содержание в Совете комиссаров и Совете флагманов, чем "возбудил брожение в массах и посеял недовольство к Советской власти").
Публикация Звягинцева, как он сам вспоминал позже, вызвала немало раздраженных откликов, в том числе и со стороны некоторых историков российского и советского флота. Однако правоту военного судьи спустя время подтвердили материалы подлинного следственно-судебного дела Щастного под номером № 3614, которое после настойчивых поисков ему удалось отыскать в 1991 году в архиве уже бывшего Управления КГБ по Ленинградской области, которые он впоследствии опубликовал в своей книге "Трибунал для флагманов".
"Прошу обратить особенное внимание на мичмана Щастного"
Щастный родился в 1881 году в семье потомственных дворян. В 20 лет он окончил Морской кадетский корпус, а вскоре после выпуска уже участвовал в морских боях с японским императорским флотом в ходе русско-японской войны (1904—1905 гг.). Командир крейсера "Диана" так аттестовал своего подчиненного: "Прошу обратить особенное внимание на мичмана Щастного. Это высокого качества боевой офицер, он и в обыкновенное время хорошо служил, но не всякий служака в мирное время оказывается и в бою на высоте признания, как он" (здесь и далее цитаты приводятся по книге "Дело командующего Балтийским флотом А.М. Щастного"). В дальнейшем Щастного отмечали по службе не только как грамотного строевого офицера и минного специалиста, но и как гидрографа и ведущего специалиста флота в области новой тогда беспроволочной телеграфии.
Первую мировую войну (1914—1918 гг.) Щастный встретил старшим офицером линкора "Полтава", затем командовал эскадренным миноносцем "Пограничник". В феврале—мае 1917-го – штаб‑офицер для поручений при вице-адмирале Андриане Непенине, последнем командующем императорским Балтфлотом, в июле 1917-го – флаг-капитан по распорядительной (строевой) части штаба командующего Балтийским флотом. Политические взгляды капитана 1-го ранга Щастного, оказавшегося после октябрьского переворота 17-го года (по советской терминологии – Великая Октябрьская социалистическая революция) на службе большевиков, доподлинно неизвестны. Скорее всего, Щастного, как и многих других офицеров, воспитанных на сознании своего долга перед родиной, удерживала "невозможность покинуть свои посты, пока шла война". Именно по ее окончанию офицер намеревался покинуть флот, о чем свидетельствуют документы, опубликованные в книге о Щастном.
Карьера Щастного при Советской власти достигла высшей точки в жизни флотского офицера: постановлением Совнаркома от 5 апреля 1918 года он был назначен (кстати, против его воли, о чем есть документальные свидетельства) начальником Морских сил Балтийского моря. Фактически же "народный адмирал" исполнял обязанности командующего флотом по постановлению Совета комиссаров Балтийского флота с 22 марта, после смещения с этой должности Александра Развозова, последнего командующего флотом Балтийского моря при Временном правительстве (высший орган власти с 15.03.1917 по 8.11.1917 г.).
Тайный пункт, за который Совнарком хотел расплатиться с Германией Балтфлотом
В силу своей должности Щастный оказался в эпицентре сложнейшей политической игры, касающейся судьбы Балтфлота, которую вели советское правительство, немецкий Генштаб и Англия, находящаяся в состоянии войны с Германией. "Англичане прилагали усилия к уничтожению российских кораблей, предполагая тайный сговор (или зная о нем) большевиков и представителей немецкого Генштаба, – пишет Звягинцев. – Поэтому капитан английских ВМС Кроми (английский разведчик, фамилия которого фигурирует в материалах дела), с одной стороны, вел секретные переговоры с большевиками [конкретно, с Троцким] об уничтожении кораблей за крупное вознаграждение, а с другой – с помощью тех же английских фунтов добыл, вероятно, документы, свидетельствующие о тайных сношениях Совнаркома с кайзером, и, видимо, нашел способ, чтобы они оказались на столе у командующего флотом".
"Щастный, вероятно, полагал, – анализирует тогдашнюю ситуацию военный юрист, – что тайные договоренности по этим вопросам были достигнуты в Брест‑Литовске [сепаратный мирный договор, подписанный 3.03.1918 г. представителями Советской России, с одной стороны, Германией и ее союзниками – с другой. Ратифицирован Чрезвычайным IV Всероссийским Съездом Советов 15 марта. Аннулирован ВЦИК в ноябре того же года] и расплачиваться решили флотом". В подтверждение своих слов Звягинцев цитирует сослуживца Щастного Сергея Зарубаева (бывший контр-адмирал), который участвовал в выводе флота из Финляндии в Кронштадт в качестве начальника бригады линейных кораблей. Щастный незадолго до ареста заявил Зарубаеву о своем убеждении, что "в Брестском мирном договоре имеется тайный пункт об уничтожении флота, который и объясняет настырность Троцкого в этом вопросе…"
Игра большевиков, по мнению Звягинцева, заключалась в том, чтобы "не отказываясь от английских денег … скрыть наличие германских субсидий, которыми в течение нескольких лет подпитывалась ленинская партия". "Не исключено, – продолжает Звягинцев, – что Л.Д. Троцкий пошел на изощренную хитрость: с помощью английских денег пытался отработать задолженность перед немецким Генеральным штабом. Щастному уже в это время давались путаные противоречивые указания с целью добиться от него перебазирования кораблей в Кронштадт лишь тогда, когда, по их мнению (и немцев тоже), сделать это, исходя из ледовой обстановки, было бы уже невозможно. Или взорвать – но без боя и крайней на то необходимости. Да так, чтобы корабли остались на плаву, став легкой добычей большевистских финансовых покровителей".
Ледовый поход
Согласно пятому пункту Брест-Литовского договора, российский флот должен был сосредоточиться в русских портах, в противном случае он подлежал разоружению. Балтийский флот, базировавшийся к тому времени в Гельсингфорсе, куда он был передислоцирован в феврале 1918 года из Ревеля (Таллина) за неделю до захвата порта немцами [Щастный тогда планировал операцию в качестве первого помощника начальника военного отдела Центробалта], снова оказался в опасном положении. Новая угроза захвата флота исходила как от белофинских войск, руководимых Маннергеймом, так и от наступающих частей Германии. Германия спешно признала финское правительство, и, таким образом, флот оказался на территории признанного иностранного государства, что отдавало флот в руки немцев. "Щастный, – пишет Звягинцев, – принял решение: любым путем вырваться из ледяного плена, а в случае реальной угрозы захвата кораблей – взорвать их".
Главная сложность прорыва в Кронштадт заключалась в том, что толщина льда на большей части акватории Финского залива составляла до 75 см, а торосы – от 3 до 5 метров. В таких условиях не только миноносцы и подводные лодки, но и крейсера и линкоры с бронированной обшивкой корпусов еще без ледоколов не плавали. Между тем этих судов катастрофически на флоте не хватало (стремясь сорвать увод флота, немецкие и белофинские агенты и предатели из числа экипажей захватили и увели три ледокола и попытались вывести из строя четвертый). Кроме того кораблям предстояло идти под постоянной угрозой обстрелов со стороны немцев и белофиннов, которые заняли острова, лежащие на пути следования.
В марте в Кронштадт удалось перебазировать семь линкоров и крейсеров под руководством Зарубаева. Проводкой кораблей занимались ледоколы "Ермак" и "Волынец". Перед переходом второго отряда в город Ханко в ночь на 3 апреля высадился 13-тысячный немецкий десант. Германское командование в лице адмирала Мейера потребовало саморазоружения кораблей. Балтийцы были вынуждены взорвать несколько подлодок и вспомогательных судов. Тем не менее 5 апреля Щастный отправил в путь второй отряд – два линкора, два крейсера и две подлодки, – который через пять дней благополучно прибыл в Кронштадт. Основная же часть кораблей (167 вымпелов) вышла пятью эшелонами под его непосредственным руководством 7—12 апреля. Всего до Кронштадта дошли 236 боевых кораблей и судов: шесть линкоров, пять крейсеров, 54 эскадренных миноносца, 10 тральщиков, пять минных заградителей, 15 сторожевых судов, 12 подводных лодок, 45 военных транспортов, 25 морских буксиров, 14 вспомогательных и других судов.
Балтийский флот, таким образом, оказался единственной морской силой, которую удалось сохранить, в то время как Черноморский флот был затоплен по секретной телеграмме Ленина, а все боеспособные корабли и суда на Севере и Дальнем Востоке достались английским и японским интервентам.
Арест с "товарищеским приветом"
Успешная стратегическая операция по выводу флота, что называется, из-под носа германских войск, получившая название "Ледового похода", в течение апреля – мая 1918 года была одной из главных тем в ряде российских и зарубежных газет, а Щастного встретили в Петрограде как триумфатора. Поэтому появившееся 30 мая в прессе сообщение многих на флоте повергло в состояние шока: "Приказом по флоту и Морскому ведомству начальник морских сил Щастный, обнаруживший недостаток твердости духа и распорядительности, сеявший панику среди моряков Балтийского флота вместо того, чтобы вносить мужество и решительность к борьбе, и вмешивавшийся в политические вопросы с явно реакционными целями, уволен со службы и предается суду".
26 мая 1918 года Щастный по вызову комиссара по военным и морским делам Троцкого прибыл в Москву. Многие полагали, что в Петроград он вернется с наградой, но Щастный на следующий день после приезда был арестован в кабинете "военморды" и после допроса, который ему тут же учинил Троцкий (подробная стенограмма есть в деле), был препровожден в Таганскую тюрьму. "Из нее [стенограммы] и других материалов дела, – пишет Звягинцев, – видно, что нарком, несмотря на большую занятость, нашел все же время выполнить по этому делу не только прокурорско-следственные обязанности, но и выступить в суде в качестве свидетеля обвинения. Причем – единственного. Полагают, что он запретил другим свидетелям [и прежде всего защиты] появляться в Кремле".
Вопрос о Щастном безотлагательно рассмотрел Президиум ВЦИКа. В деле имеется выписка из протокола № 26, в которой сказано: "Одобрить действия Наркома по военным делам т. Троцкого и поручить т. Кингисеппу в срочном порядке производство следствия и представить свое заключение в Президиум ВЦИК". Из выписки следует, что единственным основанием для одобрения ареста Щастного явилось письмо Троцкого в Президиум от 28 мая 1918 года, которое также имеется в деле: "Уважаемые товарищи. Препровождаю при сем постановление об аресте бывшего начальника морских сил Балтики Щастного. Он арестован вчера и препровожден в Таганскую тюрьму. Ввиду исключительной государственной важности совершенных им преступлений мне представлялось бы абсолютно необходимым прямое вмешательство в это дело ЦИКа… С товарищеским приветом Л. Троцкий".
К письму была приложена копия постановления об аресте, в котором Троцкий считал необходимым предать Щастного "чрезвычайному суду". Но такого суда, да еще для преступника "исключительной государственной важности", у Советской власти не было, поскольку 22 ноября 1917 года Совет народных комиссаров упразднил все существующие суды, институты судебных следователей, прокурорского надзора, а также присяжную и частную адвокатуру. Поэтому ВЦИК срочно подготовил и утвердил декрет об образовании Революционного трибунала при ВЦИКе для рассмотрения дел "особой важности". А нарком юстиции Петр (Петерис) Стучка за три дня до суда своим постановлением отменил ранее установленный запрет на применение смертной казни. Ему же принадлежало и авторство "Руководства для устройства революционных трибуналов", в котором говорилось, что "в своих решениях Революционные трибуналы свободны в выборе средств и мер борьбы с нарушителями революционного порядка".
В следственно-судебном деле сохранились имена трибунальцев. Председательское место в поспешно созданном верховном судебном органе занял Сергей Медведев, бывший рабочий-металлист Обуховского завода. Первыми членами "чрезвычайного суда" стали Отто Карклин, Бронислав Веселовский (Весоловский), Карл Петерсон, Александр Галкин и Иван Жуков. Все судьи, следователь Виктор Кингисепп и обвинитель Николай Крыленко являлись членами ВЦИК – высшего законодательного, распорядительного и контролирующего органа государственной власти. Таким образом, как пишет в предисловии к книге "Дело командующего Балтийским флотом А.М. Щастного" президент адвокатской фирмы "Юстина" к.ю.н. Виктор Буробин, противоправным созданием суда и назначением судей "был нарушен базовый юридический принцип разделения властей", а "при судебном рассмотрении дела не был соблюден принцип – "нет преступления и нет наказания, если нет закона". В дальнейшем, пишет Буробин, отрицание властью базовых юридических ценностей и корректировка законов по мотивам политической целесообразности превратились в обыденное явление.
Показательна в этом отношении судьба нескольких членов [Верховного] Революционного трибунала при ВЦИКе, вынесших первый расстрельный приговор в Советской России и государственного обвинителя. Медведев, возглавлявший трибунал, расстрелян в 1938 году, в том же году эта участь постигла Крыленко, Жуков расстрелян в 1937 году, а Карклин годом позже умер в исправительно-трудовом лагере. Все затем были реабилитированы в связи с отсутствием состава преступления в их действиях.
Что в ходе следствия интересовало Троцкого больше всего
"Функцию обвинения, помимо официального обвинителя Н.В. Крыленко, возложил на себя Л.Д. Троцкий, – пишет Звягинцев. – Приговор, как свидетельствуют материалы дела, трибунал основал исключительно на его показаниях. По объему они занимают три четверти стенограммы процесса, а по содержанию соответствуют обвинительному заключению. Однако похоже на то, что самые существенные вопросы, которые могли бы прояснить, за что в действительности судили Щастного, не отражены в протоколе судебного заседания. Они, вероятно, рассматривались судом не в ходе открытых слушаний, а за плотно закрытой дверью".
О том, что открытые слушания в действительности проходили, свидетельствует стенограмма судебного процесса, опубликованная 21 июня I918 года в "Известиях ВЦИК": "Щастный заявляет, что нельзя судить о его действиях по конспекту реферата, взятого у него, ибо там были изложены его мысли лично для себя, а не для опубликования… Жданов [Владимир, осуществлял защиту Щастного] заявляет, что подсудимый имеет сделать заявление секретного характера и просит закрыть двери заседания. Зал очищается от публики".
Что же происходило за закрытой дверью? "В протоколе, подшитом в архивно‑следственном деле, о закрытом судебном заседании нет ни слова, – сообщает Звягинцев. – То, что оно было в действительности, вряд ли подлежит сомнению. Корреспондент, владевший приемами стенографии, зафиксировал все в точности – до того момента, как вышел из зала. А вот по какой причине "упустил" столь важный эпизод суда его секретарь, остается загадкой. Впрочем, сделать предположение о том, какие вопросы исследовал трибунал, удалив публику, несложно. Видимо, Щастный пытался объяснить суду, на чем он конкретно основывал свой вывод, что немцы "поддерживают Советскую власть". И, вероятно, дал показания по поводу изъятых у него копий документов, которые немецкий Генштаб адресовал "Господину председателю Совета Народных Комиссаров [В.И. Ленину]" – № 815 от 3 марта, № 1333 от 30 марта, № 1462 от 9 апреля, №1469 от 10 апреля 1918 года и в дополнение к № 1462 – от 19 апреля 1918 года".
Обстоятельства утечки, изъятия, а также местонахождения оригиналов этих документов интересовали Троцкого в ходе следствия больше всего. В частности, из стенограммы допроса на следствии бывшего комиссара флота Е. Блохина хорошо видно, с какой настойчивостью Троцкий выяснял эти вопросы:
"Троцкий: Щастный не сказал, откуда он получил документы?
Блохин: Нет. Сказал, что мы будем это дело расследовать…
Троцкий: Но вы как думаете, откуда он мог получить?
Блохин: Нe знаю. Зиновьев говорил, что получил эти же документы у погромщика.
Троцкий: Зиновьев добыл их у контрреволюционера, но каким образом у Щастного были оригиналы?
Блохин: У нас тоже копии.
Троцкий: Хорошо, но каким образом у Щастного были копии?
Блохин: Нe знаю.
Троцкий: Вы обязаны были поставить вопрос ребром и выяснить откуда у Щастного эти документы.
Блохин: Он не ответил, потому что велась разведка и Щастный надеялся найти всю организацию".
"Представляется, что своим вопросом об оригиналах документов Троцкий невольно выдал личную, лежащую за рамками дела заинтересованность, – комментирует Звягинцев. – Предоставил историкам еще одно подтверждение того, что большевики вели тогда свою игру. Можно долго спорить и рассуждать о подлинности или подложности копий этих документов (путем сопоставления дат, фамилий, событий, изучения соответствующих источников в заграничных архивах и т.п.). Но по большому счету принципиальное значение для нас имеет то обстоятельство, что сегодня можно считать доказанным существование тайных связей немцев с большевиками, финансирование которых осуществлялось как до, так и после Октября… Лишь недавно, например, стало известно, что в обстановке крайней секретности в соответствии с устными договоренностями в Брест‑Литовске 27 августа 1918 года в Берлине были подписаны соглашения, гласившие: "Россия соглашается выплатить Германии сумму в шесть миллиардов марок". Поэтому нельзя исключить, что в будущем могут появиться новые доказательства, подтверждающие вывод А.М. Щастного о том, что непосредственно в ходе переговоров в Брест‑Литовске были достигнуты какие‑то договоренности касательно судьбы флота".
Судебные прения и последнее слово Щастного
Выступление в судебных прениях государственного обвинителя Крыленко было по своему содержанию безапелляционным. В частности, он заявил: "Я утверждаю, что начальник морских сил Щастный поставил себе целью свергнуть Советскую власть, во всех действиях Щастного видна определенная, глубоко политическая линия". Что касается заслуг командующего по спасению вверенного ему флота, то обвинитель нашел этому следующее объяснение: "Щастный, совершая героический подвиг, тем самым создал себе популярность, намереваясь впоследствии использовать ее против Советской власти". Закончил Крыленко требованием приговорить подсудимого к рапсстрелу. В свою очередь речь присяжного поверенного Жданова длилась около двух часов. Стенограмма же зафиксировала всего несколько фраз о том, что "фактического материала слишком мало", и "обвинение главным образом базируется на умозаключениях и выводах, часто явно грешащих против логики". На этом основании он просил суд о полном оправдании подзащитного.
В своем последнем слове Щастный также отверг все обвинения в захвате власти и контрреволюционной агитации, заявив, что "приложил все силы к благополучному выводу Балтийского флота в русские воды, и, таким образом, обвинять его в попытках создать катастрофическое положение во флоте нет никаких оснований". В заключение Щастный сказал: "С первого момента революции я работал во флоте у всех на виду и ни разу никогда никем не был заподозрен в контрреволюционных проявлениях, хотя занимал целый ряд ответственных постов, и в настоящий момент всеми силами своей души протестую против предъявленных мне обвинений".
"Затем судьи верховного трибунала удалились в совещательную комнату. Там они пробыли пять часов, хотя на изготовление трехстраничного рукописного приговора требуется не более получаса, – пишет военный судья в отставке. – Остается только догадываться, с чем это было связано – с безграмотностью судей или отсутствием единодушия. Тем не менее вердикт подписали все. Возможно, под воздействием все того же Л.Д. Троцкого, который, по некоторым данным, не постеснялся пробраться в совещательную комнату трибунала с тем, чтобы оказать воздействие на членов суда".
Можно считать установленным, считает Звягинцев, что Щастный, проводя собственное расследование (об этом свидетельствуют, в частности, личные записи командующего, стенограмма допроса Блохина и др.), вплотную приблизился к разгадке тайной связи большевиков с кайзеровской Германией. И, вероятно, именно за это был уничтожен.
________________________________________________
По результатам изучения дела Щасного Звягинцев в начале 1994 года направил в Генеральную прокуратуру заявление с изложением доводов о необходимости реабилитации Щастного. А в июле 1995 года в Управление военных судов, где в то время Звягинцев проходил службу, пришло сообщение военного прокурора Балтийского флота о том, что Щастный полностью реабилитирован.
