Три финальных дня в процессе над обвиняемыми в организации массовых беспорядков вылились в дискуссию, что можно и нельзя говорить в прениях и последнем слове. Судья как мантру цитировал две статьи Уголовно-процессуального кодекса, а в ответ слышал о литературе и неизбежной революции в случае обвинительного приговора. Он так усердно осаживал адвокатов, что от одной из них узнал: его предупреждение делает защитнику честь.
Почти полтора года Сергей Удальцов, находившийся под домашним арестом, не мог выступать публично. Вчера, 9 июля, в последний день своего с Леонидом Развозжаевым процесса у него появилась такая возможность, когда перед оглашением приговора, он наконец добрался до трибуны (в буквальном смысле), думая, что ст. 293 УПК разрешает ему в последнем слове говорить о чем угодно. Но судья Александр Замашнюк, ведущий процесс в Мосгорсуде, был иного мнения.
"Будет плохо мне – стране станет еще хуже" – так можно описать суть последнего слова Удальцова, которому грозит до 10 лет лишения свободы по обвинению в организации массовых беспорядков на Болотной площади 6 мая 2012 года (ч. 1 ст. 212 УК – сейчас она предусматривает до 15 лет, но на момент преступления, в котором обвиняются Удальцов и его подельник Леонид Развозжаев, максимальная санкция была 10 лет, а обвинение попросило по восемь лет каждому. По амнистии декабря 2013 года от ответственности были освобождены только те, кто участвовал в беспорядках и призывал к ним – ч. 2, 3).
– В случае обвинительного приговора патриотично настроенные граждане разочаруются и революционный сценарий станет неизбежен. Надеюсь, что суд учтет эти моменты, – резюмировал Удальцов.
– Ваши слова фиксируются в протоколе. Как любой письменный документ, он может быть доказательством в любом другом деле, – разъяснил в ответ судья.
Чтобы обосновать свой вывод, оппозиционер долго перечислял известные проблемы России, а должен был говорить только о своих, пытался объяснить ему судья, цитируя ч. 2 ст. 293 УПК – "председательствующий вправе останавливать подсудимого в случаях, когда обстоятельства, излагаемые подсудимым, не имеют отношения к рассматриваемому уголовному делу".
– В нашем обществе, к сожалению, очень много бед. Но есть пословица, что в России две беды. На первом месте люди, на втором – проезжая часть, – прервал Замашнюк Удальцова на слове "коррупция". – Вас не обвиняют во всех бедах нашего общества, его систем и институтов, мы все знаем о несовершенстве всего этого. Цель заседания – рассмотрение дела.
– Вместе мы добьемся процветания России! – услышал он долгожданную фразу, означавшую конец выступления (подельник Удальцова Леонид Развозжаев замолчал после "Россия будет свободной!").
Нарекания Замашнюка адвокатам вызвали более содержательный обмен мнениями. Это происходило накануне, во время прений. В тот день Удальцов цитировал Виктора Гюго, что признавать свою вину не надо, если ее нет. А его адвокат Виолетта Волкова, перед тем как сказать суду, что на Болотной не было ни массовых беспорядков, ни уничтожения имущества, сравнила этот суд с процессом над Иосифом Бродским и услышала от Замашнюка очередную ссылку на ч. 5 ст. 292 УПК ("Суд не вправе ограничивать продолжительность прений сторон. При этом председательствующий вправе останавливать участвующих в прениях лиц, если они касаются обстоятельств, не имеющих отношения к рассматриваемому уголовному делу, а также доказательств, признанных недопустимыми").
– А теперь по существу, как и просил суд… – пыталась продолжать Волкова.
– Это не суд просил, а это ваша обязанность! – поправил ее Замашнюк.
– Павел Астахов говорил свою речь в стихах! – вспомнила в ответ Волкова процесс 2000 года, когда нынешний блюститель прав детей защищал американца, обвиненного в шпионаже, в рифмованной речи, после чего американец получил срок в 20 лет.
А когда Волкова стала цитировать выступление стороны обвинения, судья прекратил ее речь, сочтя ее репликой.
– Очень надеюсь, что в стадии реплики вы мне не сделаете замечание, что это самостоятельная защитительная речь, – сказала Волкова.
– Вы незаконно трактуете нормы закона! Хочу выразить возражения против действий председательствующего! – заступилась за коллегу адвокат Карина Москаленко.
– Суд объявляет вам предупреждение! – мгновенно нашелся судья.
– Я считаю это за честь! Вы меня этим не обидели, вы сделали мне комплимент! – не испугалась Москаленко.
– Тогда, в качестве комплимента: до вашей адвокатской коллегии будет доведена информация о вашем недопустимом поведении в зале суда, – закончил спор Замашнюк. – Успокойтесь и попейте водички.
Москаленко выступала в прениях последней (до нее свои речи произнесли Николай Полозов и Виктор Федорченко). Она большую часть своей речи посвятила анализу процесса с точки зрения статей Европейской конвенции о защите прав человека. Статья 11 Конвенции говорит о праве каждого человека на свободу собраний, 7-я – о том, что наказывать можно только на основании закона, 6-я гарантирует право на справедливый суд и утверждает презумпцию невиновности. Москаленко отметила, что нет ничего противозаконного ни в изготовлении баннеров и листовок, ни в поездках, ни даже в желании добиться повторных выборов, войти во властные структуры. Проблема может быть в том, что демократия в России еще очень молода, и именно поэтому власти арестовывают участников акций и запрещают партии, говорила адвокат.
– Ответственность за неспособность государственных органов обеспечить порядок на массовом мероприятии лежит на государстве. И эту недобросовестность или халатность надо тщательно расследовать, – уверена Москаленко. Сторона же обвинения, как выразилась адвокат, занимается "криминализацией некриминальных действий". Кроме того, проблема процесса заключалась в изначально неравном положении сторон: например, Москаленко вспомнила, что суд не давал защите возможности выяснять подробности у свидетелей, оберегал одних свидетелей и насмехался над другими, а то и вовсе демонстрировал отсутствие презумпции невиновности. В качестве оберегаемых выступали свидетели обвинения, насмешкам подвергся как минимум свидетель Булкин, а презумпцию невиновности подвергли сомнению во время допроса свидетеля Ковязина.
– Процесс у нас не задался, и не сложилась рабочая обстановка, – посетовала адвокат, и судейская коллегия потупилась на мгновение. – Оговор не должен стать приговором, – подчеркнула Москаленко. Третий обвиненный в организации массовых беспорядков – Константин Лебедев – больше года назад заключил сделку со следствием, получил два с половиной года лишения свободы и в апреле этого года вышел из колонии общего режима по УДО.
Наконец она вернулась к "любимой" норме судьи Замашнюка – ст. 292 УПК.
– Статья 292 не позволяет по любому поводу перебивать людей. Почему нельзя использовать сравнения, метафоры? Анатолий Федорович Кони не даст соврать – это известный прием ораторского искусства! – адвокат указала на портрет юриста на стене зала суда.
Слушать последнее слово своего доверителя Удальцова адвокат Москаленко не пришла, его представляла только Виолетта Волкова, а Развозжаева – Дмитрий Аграновский, которого судья Замашнюк до этого корил незнанием ст. 292. Нет доказательств, что Удальцов получал распоряжения от грузинского бизнесмена и политика Гиви Таргамадзе (с ним, по версии обвинения, подсудимые разрабатывали план массовых беспорядков и получали от него инструкции), говорила Волкова, а сам подсудимый, в этот день начавший с цитаты из Пушкина о прекрасных порывах души, поставил под сомнение существование Таргамадзе – "факт не установлен".
Приговор будет оглашен 24 июля.
