Журналисты британского издания The Guardian поговорили с юристами, которые некогда представляли в суде самых известных и изучаемых преступников XX века, от Чарльза Мэнсона до Теда Банди. Одни спустя десятилетия готовы дать своим клиентам весьма лестную оценку, другие говорят о знаковом для себя деле как о еще одном с конвейера уголовной хроники, третьи до сих пор помнят свои ночные кошмары тех дней.
Джон Генри Браун, адвокат Теодора Роберта Банди, 67 лет, занимается юриспруденцией 43 года, работает в Вашингтоне. Тед Банди – один из самых известных серийных убийц, действовал в США в 1970-е годы, признался в 30 убийствах девушек, но его жертв, как полагало следствие, могло быть значительно больше; казнен в 1989 году.
Спектакль – часть профессии. Я к этому пришел совершенно естественно: в средней школе я увлекался театром.
Во мне воспитывали неприятие смертной казни, но, когда мою подругу жестоко убили в 1969 году, я подумал: "Дайте мне только найти того парня, который убил Дебби, уж я о нем позабочусь". Это прозвучит как бред, но подруга как-то явилась мне во сне. Она никогда не поддерживала смертную казнь, поэтому и я снова начал бороться с применением высшей меры, отчасти в память о Дебби.
Обычно я налаживаю с клиентом эмоциональный контакт, но Тед Банди был образцом врожденного зла. У меня не было к нему сочувствия, но я хотел спасти его от казни. Временами он был умен и обаятелен. Когда просто сидишь и разговариваешь с ним, он кажется нормальным. Он очень хорошо исполняет свою роль и может идеально манипулировать людьми. Тед однажды рассказал мне, как в младшей школе он посадил белых мышей в загончик, а потом садился рядом и выбирал, каких он пощадит, а каких убьет. Так же было и с женщинами. Контроль – вот чего он хотел. Но Тед сказал мне кое-что, показавшее, что по крайней мере на 2% он не социопат. Он сказал: "Джон, я хочу быть хорошим человеком, просто я им не являюсь".
Он говорил, что я так долго был его адвокатом (он постоянно увольнял своих юридических представителей), потому что мы очень похожи. Он копировал мою мимику, носил такую же, как у меня, одежду. От этого у меня мурашки бежали по телу. Что ж, он отказался признать себя виновным, мне пришлось спасать его жизнь. Я защищал Теда, но вместе с тем и защищал убитых им женщин. Меня самого это не смущало, в отличии от многих вокруг.
Мой отец как-то сказал: "Чтобы сохранять в нашем обществе свободу и демократию, кто-то должен делать такую работу, и делать хорошо, – потом помолчал и добавил. – Мне только жаль, что это ты". И я чувствую то же самое.
Ирвинг Канарек, 94 года, практиковал право с 1957 по 1989 год в Калифорнии. Защищал Чарльза Мэнсона, лидера коммуны "Семья", члены которой в 1971 году убили беременную жену режиссера Романа Полански актрису Шэрон Тейт и еще шестерых человек. В настоящее время Мэнсон отбывает пожизненный срок.
У меня бывали клиенты, которые с головой ушли в криминал, но их вину прокуроры не могли доказать. А раз доказательств нет, то и вины нет. В таком случае человек может быть свободен. Это американское правосудие.
Я легко решился взять дело Мэнсона. Моей целью было опровергнуть приемлемые с точки зрения закона доказательства, а их количество было мизерным. Обвинение основывалось на неподтвержденных слухах, что он якобы сказал тому парню совершить налет на дом Тейт; это нельзя было использовать в качестве доказательства в суде. Совершенно ясно, что с юридической точки зрения он был невиновен. Не было никаких свидетельств, что он связан с теми убийствами.
Газеты, журналы, фильмы подогревали любопытство публики: Мэнсон как воплощение человеческого зла. Чарли не был монстром. Таков будет вывод, если взглянуть на законные доказательства; если смотреть на него [Мэнсона] с объективной позиции, он приятный человек.
Я много размышлял над юридической стороной дела. А на той его стороне, где разворачивалась человеческая трагедия, я почти не бывал. Там много мифов; например, говорят, что ребенка извлекли из тела Тейт. Это неправда. Раны были нанесены не в живот, а в основном в области груди. Я не слишком-то много размышлял о [Тейт и других жертвах], потому что они стали жертвами конфликтов, к которым Чарли не имел никакого отношения. Я думаю, его прямое участие в преступлении было до прискорбного преувеличено.
К тому моменту, как я посетил дом, тела уже убрали. Место преступления было, я бы сказал, техническим. Ничто само по себе там не ужасало. Мелом было отмечено, где лежали трупы. Так что тут не было ничего потрясающего, как многие люди воображают. Я думал об этом без всяких эмоций. Жертвы – часть дела, но они не так уж материальны. Бывали дела, из-за которых я терял сон, но не в этом случае.
Люди меня спрашивают, чувствовал ли я когда-то, что нахожусь рядом со злом, а я не знаю, что им ответить. Чарли не преследует меня в снах, я даже думаю о нем очень редко.
Всякий раз, когда кто-то убит или ранен, я испытываю сожаление. Убийство малопривлекательно. Но я никогда не защищал преступников, чьими жертвами были дети.
Лоренс Ли, 61 год, руководит собственной фирмой в Ливерпуле и специализируется на уголовном праве. В 1993 году он представлял в суде 10-летнего Джона Венеблса. Мальчик обвинялся в похищении из торгового центра и убийстве двухлетнего Джеймса Балджера. Венеблс и соучастник его преступления Роберт Томпсон были признаны виновными и стали самыми юными убийцами в истории Объединенного Королевства. В 2001 году Венеблс был освобожден досрочно.
Кажется, это был звонок судьбы. Телефон звонил возле комнаты солиситоров в суде Ливерпуля. Он звонил всегда, и никто никогда не подходил ответить. Кроме того дня, когда снял трубку я. Голос спросил: "Там поблизости нет Лоуренса Ли?" От удивления я чуть не выронил трубку.
Я занимался многими делами о наркотиках; убийствами редко, лишь несколько весьма серьезных стрессовых случаев. К такому не подготовишься.
Я отправился на Лоуэр-лейн [в полицейский участок] и встретился с мальчиком. Он выглядел скорее на восемь, чем на десять лет и при первом допросе был настолько убедителен, что я поверил, будто его не было поблизости от торгового центра Strand. Он сказал, что вместе с Робертом Томпсоном был на Каунти-роуд, неподалеку от футбольной площадки.
После перерыва начался второй допрос, и ведущий его офицер сообщил: "Мы говорили с Робертом, и он признался, что вы были в Strand". "Мы не были в Strand, мы были на Каунти-роуд, я же сказал", – ответил мальчик. Молчание. "Ну, мы были в Strand, но к ребенку не прикасались". Этот момент мне был знаком. Он [Венеблс] выл и кричал, вскочил со стула, стал хвататься за маму, за полицейского. С того момента я знал, что это будет тяжкий путь.
Тем же вечером я смотрел Crimewatch (британская ТВ-программа о нераскрытых преступлениях, рассчитанная на помощь аудитории) и видел паренька, похожего на Джона Венеблса, на нем была куртка горчичного цвета. Я не мог уснуть. Утром перед уходом на работу я выглянул в окно, и мне показалось, что на стене через дорогу сидит уродливая фигурка ребенка. Я надел очки, оказалось, что там было что-то совершенно безобидное. Я не мог дождаться, когда вернусь в полицейский участок. Я ворвался в комнату и спросил Венеблса: "Какого цвета твоя куртка?" А он сказал: "Горчичного".
Постепенно он рассказывал о случившемся в Strand все больше. Он говорил, что они просто слонялись в том районе, но не делали ничего плохого. Во время ланча я ушел, чтобы дать ему передышку, а когда вернулся около двух, мне сказали, что он сознался в убийстве Джеймса. "Мы убили Джеймса. Пожалуйста, скажите его маме, что я сожалею".
Решение взяться за это дело было продиктовано смесью принципиальности и прагматизма. Юрист по уголовному праву, который отказывается от дела об убийстве, каким бы кошмарным оно ни было, не должен заниматься правом, вот и все. Если у тебя есть амбиции, ты, конечно, возьмешься. Меня преследовали кошмары – повторяющийся сон о том, как я выпадаю из поезда на аттракционе "комната ужасов" на ярмарке и он переезжает меня. Процесс закончился в ноябре, но от кошмаров я не избавился до января, когда уехал в отпуск. У меня были жуткие флешбэки. В день перед первым днем слушаний в суде мне пришлось посмотреть видео, на котором отыскивают труп. Я снял очки, чтобы не видеть. В тот же день мне пришлось идти в полицию, чтобы прочитать отчет патологоанатома. Больше всего меня потряс листок с дерева, прилипший к ступне. Я заплакал. Ужасно.
Судья Морланд дал [Венеблсу] восемь лет, но это вызвало протест со стороны семьи Балджера. Министр внутренних дел консерватор Майкл Говард увеличил срок до 15 лет. Когда мальчики решили обжаловать решение в ЕСПЧ, я перестал быть юридическим представителем Венеблса. До того момента я навещал его в следственном изоляторе. С начала процесса прошел год; королевский адвокат Брайан Уолш сказал, что каждый раз, как Венеблс видел меня, это возвращало его в прошлое, и что настало время начать перестраивать его жизнь. Мы решили, что наилучшим способом для этого будет нанять другого адвоката.
Венеблс, очевидно, сумел провести комиссию по условно-досрочному освобождению, потому что он снова нарушил закон (в 2010 году он попал в тюрьму за распространение в сети непристойных фотографий с детьми). Я был поражен. Вероятно, мне нечему было удивляться. Я всегда знал, что они могут быть на воле, но не освободятся никогда.
Если бы я сейчас его встретил, я бы, наверное, спросил, почему он снова нарушил закон. "Не хочу знать о 1993 годе, – сказал бы я, – но тебе был дан шанс изменить свою жизнь, что же пошло не так?"
Репутация адвоката в деле Балджера – это не клеймо, но процесс оказал на меня глубокое воздействие. Еще долго после завершения дела я не мог работать. У меня был, как я окрестил это, "пост-балджеровский синдром". Для меня было жизненно необходимо выговориться. Не хочу сказать, что я мог закончить в клинике для душевнобольных, но все же хорошо выбраться из этого кошмара.
Уильям Келли, два года назад ушел на пенсию, до того проработал 33 года юристом в Калифорнии. Он был адвокатом Чарльза Нга (китайская фамилия Ng по произношению похожа на "Энг" с очень коротким "э"), признанного виновным в убийстве 11 человек. В середине 1980-х вмести с Леонардом Лейком они похищали, пытали и убивали людей в одинокой хижине у подножия гор в Сьерра-Неваде. В настоящее время Нг находится в тюрьме Сен-Квентин в ожидании исполнения смертного приговора.
Единственное, в чем я был действительно хорош, – это выступления в суде. Если тебе нравится быть в зале суда – а мне нравилось, – то это может быть настоящим взрывом, выбросом адреналина. Особенно если случай интересный.
С моими клиентами я никогда не устанавливаю эмоционального контакта. Я однажды сделал такую ошибку, и она меня наизнанку вывернула. Пожалуй, я довольно меркантилен. Просто приводите их, и я их защищу. Так юрист совершенствуется.
Для меня дело Чарльза Нга было вершиной. Даже сама по себе просьба стать его адвокатом польстила мне. Меня заставило поколебаться вовсе не то, что подзащитный был монстром, а объем работы. Я не ошибся: на это дело ушло шесть лет.
Был ли я в ужасе от моего клиента? На месте убийства о таком просто не думаешь; думаешь только, что дойдешь до пределов ада, чтобы защитить этого человек так эффективно, как только можешь. Ты хочешь доминировать, хочешь победить противника. Сойдет подзащитному с рук преступление или нет – зависит от присяжных.
Необходимо было попытаться понять Чарльза Нга, чтобы защитить его. В наших отношениях не было настоящей сердечности, потому что он постоянно критиковал меня. Однако я объяснил ему, что я опытный юрист и все будет по-моему.
Видеозапись была жестокой. Когда я впервые ее увидел, я сказал себе: "Ух ты". А еще я подумал: "Черт, это скверное доказательство". На одной записи была Бренда О'Коннор. Она хотела знать, где ее ребенок, сопротивлялась, спорила и бесновалась. Они [преступники] сказали: "Мы унесли отсюда твоего ребенка, с ним все в порядке". Это было неправдой, ребенок так и не был найден. Они потом положили ружье на стол, как бы говоря: "Теперь ты наша". После просмотра – ошеломленное молчание. Не помню, спал ли я в ту ночь, предполагаю, что нет. После этого я с десяток раз пересматривал записи. Психологическое воздействие таким образом уменьшается, начинаешь искать зацепки.
Зал суда был полон, ни одно место не пустовало, и так каждый день в течение всего процесса. Некоторые из родственников жертв ненавидели меня. Нельзя успешно вести дела об убийствах, если в своем отношении к жертвам даешь волю эмоциям. Нужно быть очень, очень объективным. И холодным. В некоторой мере можно посочувствовать – скажем, в первый день слушаний, когда они плачут на галерее. Но как только молоток совершает удар и игра начинается, то все, они просто больше не являются частью твоих занятий.
Нужно уметь предсказывать, когда тебе нужна реакция присяжных, знать, на какую кнопку надавить. Зал суда – это театр убеждения. И ты проделываешь то, что тебе нужно, – в границах этики.
Когда дело закончилось, я был измотан. Я все бросил и махнул в Ирландию. "Гинессо-терапия". "Гинесс" и гольф.
Серьезно, я рад, что на моем счету дело Чарльза Нга, но снова я бы за такое не взялся. Это вытягивает из тебя слишком много сил и эмоций. У меня были отношения, которые закончились, и ощущения очень похожи на те, что остались от этого дела: нечто, что никогда не оставляет тебя.
На каминной доске у меня стоят несколько фигурок оригами, сделанных Чарльзом. В этом есть определенная странность. Он был артистичным, очень креативным парнем. Мне нравится искусство. Поделки напоминают мне об этом опыте.
