В 2012 году по результатам совместного исследования ВЦИОМ и журнала "Русский репортер" 81-летний адвокат Генрих Падва был признан одной из авторитетных фигур юридического сообщества России. Сегодня с трудом верится, что после окончания школы он дважды не смог поступить в Московский юридический институт. В прошлом году Падва отметил 60-летний юбилей в профессии, но на вопрос, не возникает ли у него желания отойти от дел, старейшина адвокатского цеха признается, что устал, но уход на покой для него означает физическую смерть и он продолжает работать. О карьере Падвы, его отношении к адвокатуре, деньгам, отношениям с клиентами "Право.Ru" рассказывает его же словами.
О начале карьеры
В Калининскую область я поехал по распределению. Сначала путевку туда получил мой товарищ Юра Юрбурский, и он уговорил меня проситься вместе с ним. Да, мне свойственна ностальгия, привязанность к родному пепелищу, отеческим гробам. Тверскую губернию я считаю второй свой родиной.
Меня сначала хотели отправить в Вологду, но я не соглашался, и в результате произошла одна нелепость. Комиссия стала интересоваться, почему это я отказываюсь ехать в Вологду. Я сказал: "Я не могу, у меня в Москве отец больной престарелый один, я не могу его одного оставить и далеко уехать". А директор [института] Бутов возразил мне очень неудачно: "Подумаешь, у вас отец один, у меня тоже вот один отец старый и что?" Я набрался наглости и ответил: "Ну так вы никуда и не едете из Москвы". Это произвело огромное впечатление на комиссию, и один из важных начальников в комиссии расхохотался и говорит: "Ладно, надо человеку что-то поближе найти". И предложили мне Тверскую область нынешнюю.
Я не сожалею, что мне досталось в трудные годы работа в Погорелом Городище, и в Ржеве, и в Торжке. Это была хорошая школа, и для меня это было очень полезно. В молодости, конечно, это все переживалось.
В Погорелом Городище я с судьей был на "ты" и, что называется, за ручку. Мы и пили вместе, и гуляли вместе, а с нами и прокурор, и следователь. Мы были одна компания.
В первое десятилетие своей адвокатской практики я получал ужасные оплеухи от разных судебных решений, даже писал заявления об уходе из адвокатуры. Сейчас тоже иной раз опускаются руки, надолго портится настроение, но в жуткое отчаяние от неудач я уже не впадаю. Слушается очередное дело – и ты идешь, вкладываешь в него всю свою страсть, весь свой профессиональный опыт, все свое понимание жизни и людей.
О главных достижениях и провалах
Если говорить о моей "карьере", то нужно понимать, что никакой карьеры в общепринятом смысле у адвокатов нет. Я как начал работать адвокатом, так и работаю до настоящего времени. Никаких должностей или чинов не заработал. Адвокат может только становиться все более и более известным. У меня в этом смысле был серьезный прорыв, который был связан с делом "Известий" во времена СССР. Американский предприниматель подал на газету за клевету в американский суд и выиграл дело. Поначалу советские власти не обращали внимания, но потом начались аресты имущества "Известий" за рубежом. Пришлось прибегнуть к помощи профессиональных юристов. Позвали меня, хотя я был известен лишь в профессиональных кругах. Дело пересмотрели, решение отменили. Естественно, газета освещала процесс и писала, что ее интересы представляет адвокат Падва. Писать просто "Падва", видимо, не хотели, поэтому добавляли эпитеты: сначала "известный", потом "маститый" и, наконец, "знаменитый".
Профессионально я добился многого, в том числе изменения практики всех судов России по разным принципиальным вопросам. Но самое главное – это то, что я обратился в Конституционный суд с ходатайством о том, чтобы признать неконституционной смертную казнь. С тех пор у нас она не применяется.
Были дела, после которых хотелось застрелиться, как минимум уйти из профессии. В книге ["От сумы и от тюрьмы… Записки адвоката"] я описываю случай почти пятидесятилетней давности, когда прокурор просил моему подзащитному десять лет. По утверждению председателя суда, я блистательно выступил, вызвал бурю аплодисментов – и после этого моего клиента приговорили к расстрелу. В моей практике было два-три таких потрясения. Но эти негативные ощущения компенсируются, когда слышишь слова: "Освободить из-под стражи в зале суда". Это тоже слишком большая эмоция, и тут нужен если не валидол, то валерьянка.
О выборе дел
Более всего [при выборе дела] мною движет профессиональный азарт. Вообразите, вы – хирург. Неужели вам не интересно когда-нибудь попробовать пересадить сердце, вместо того чтобы всю жизнь в панарициях копаться?
Я не берусь за дела, которые мне неинтересны. Не берусь также и за дела маленькие, простые. Когда ко мне сейчас обращаются с делами о мелком хищении или по наркотикам, я отказываюсь. Я даже забыл, какими статьями предусмотрены наказания за эти преступления. Их могут проводить мои помощники.
Иногда я был абсолютно уверен, что выиграю дело – и с треском проигрывал. А бывало и наоборот: дело безнадежное, но клиент умоляет: "Возьмите!" Ладно, берешь скрепя сердце – и вдруг блистательный результат.
Мне иногда говорят: можешь не браться за дело, но дай нам хотя бы юридически правильную позицию – мол, тут нет такого состава преступления, а есть такой-то. Когда я чувствую, что в деле что-то нечисто, я стараюсь в нем не участвовать.
Адвокат должен быть, с одной стороны, пристрастным и действовать только в пользу своего клиента, а с другой – уметь увидеть и трезво оценить все доказательства, что очень трудно при чрезмерной заинтересованности и волнении. Многие хирурги не берутся оперировать своих близких. Вот так и я близкого, родного человека защищать не буду. А уж себя тем более.
О подготовке к процессу
Первые лет двадцать в моей адвокатской практике я писал свои речи от и до. Все в них обдумывал, тщательно выверял. Вплоть до знаков препинания: долго взвешивал, что поставить в конце – точку, многоточие, восклицательный или вопросительный знак. Я мог, например, закончить так: "После всего, что вы здесь услышали, уважаемые товарищи судьи, какой же еще можно вынести приговор, кроме оправдательного?"
Заранее написанная речь – опасная штука. Адвокаты, которые хорошо пишут, но не умеют правильно воспользоваться писаниной, засушивают свои речи. Они читают, а это плохо воспринимается. Надо уметь написать, потом сделать написанное как бы чужим, и это чужое потом снова присвоить и рассказать. Иной раз кажется, что готов к выступлению, что в голове полная ясность. А пытаешься положить свою мысль на бумагу – не хватает слов. Значит, на самом деле в голове туман. И чтобы его развеять, надо сочинить речь.
О судьях, прокурорах, следователях
Власть никогда так активно не вмешивалась в работу судебной системы, как сегодня. Обратите внимание: даже Сталин расправлялся с людьми не при помощи судов, а при помощи "троек", где не было адвокатов. Суды не вовлекались в неправовые расправы. Сейчас у нас демократия, многие вопросы решаются в судах, но они нередко либо послушно выполняют то, что приказано, либо уступают корыстным устремлениям. Этим судебная система дискредитирует себя.
Как ни странно, раньше даже в самые тяжелые времена правосудие было более демократичным. Так, в Верховном суде и в Генеральной прокуратуре высшие должностные лица систематически принимали граждан и их адвокатов по жалобам на решения нижестоящих судов. Я мог прийти на прием к заместителю председателя или председателю Верховного суда, объяснить свою позицию и убедить в необходимости пересмотра дела. Сейчас это невозможно: посылаешь жалобу, но не знаешь, к кому она попадет, а попасть на прием вообще невозможно. В этих условиях добиться справедливости значительно труднее.
Раньше в судебной практике было больше фиговых листочков, создававших видимость законности, и благодаря этому по некоторым делам иногда можно было добиться справедливого приговора. Тогда как сейчас откровенно плюют на соблюдение хотя бы минимальных формальностей. Раньше, бывало, поймают судью на пренебрежении какой-то процедурой – и сразу адвокат подает кассацию, прокурор приносит протест: нельзя, нарушены права! И хотя в Конституции о правах человека меньше всего говорилось, все-таки явные безобразия не допускались. Оправдательных приговоров почти не случалось, но прекращение дела, отмена вердиктов вышестоящими судами – все это было возможно. Существовал Верховный суд СССР, и если туда попадешь, можно было добиться справедливости. Постановления Верховного суда СССР и его пленумов были очень хороши и давали правильное направление.
В России многие недостатки судебной системы на первый взгляд неочевидны. Большинство наших законов не так уж плохи, но их практическое применение подчас превращает их в противоположность. Например, есть закон, что вышестоящий суд не имеет права увеличить наказание, определенное нижестоящим судом, а может только уменьшить его. Но существует учет брака в работе судей и в соответствии с ним любая отмена приговора – брак, за который наказывают. Как мыслит судья? Возьмем статью, за которую можно дать от трех до пяти лет. Конечно, судья "на всякий случай" даст по максимуму, чтобы вышестоящая инстанция могла лишь уменьшить наказание, для чего не потребуется отмены приговора. Что получается? Закон хорош, но система учета подталкивает судей вести репрессивную политику. Не думаю, что это случайность.
В нашей судебной системе что-то просчитывать – неблагодарное занятие. Потому что не по закону подчас все решается, а под влиянием каких-то привходящих обстоятельств, о которых я могу не знать.
В советское время работа юриста не была легкой: многое было предопределено, но деньги в правосудии не играли такой роли, как сейчас. Сегодня же покупается все, начиная с осуждения и кончая оправданием.
Никогда в жизни не платил [следователям, прокурорам и судьям]. Но должен сказать, такие вопросы стали возникать только в последние годы. Даю слово, я десятилетиями работал и даже не представлял себе, что следователи могут брать взятки.
В Калининской области, например, с одним из следователей и помощником прокурора мы были близкими друзьями, что называется – одной компанией. С Кимом Головахо, помощником прокурора, во время процесса мы грызлись просто насмерть. Но я не мог себе даже представить, что Киму перед делом, где-то в компании, можно сказать: "Слушай, завтра будет дело. Так ты попроси поменьше". Да я уверен, если бы я себе такое позволил, он бы наверняка дал мне по морде.
Мне в страшном сне не могло привидеться, что я передаю прокурору или судье взятку от моего подзащитного. В те времена [Падва говорит о начале карьеры. – "Право.Ru"] и денег-то ни у кого не было, так что какие там взятки. Я потом в Торжке защищал следователя, который брал. Но что он брал? Десяток яиц, банку грибов. Системной коррупции тогда не было вовсе.
О гонорарах
Самый мой первый гонорар – не деньги. Я получил в подарок портфель за то, что помог своему дядьке написать жалобу, которая помогла его полной реабилитации.
Я помню, что кассационная жалоба – результат многодневной работы – стоила [в СССР] до семи с полтиной. Ведение дела в суде стоило двадцать рублей. Самое меньшее время, которое можно потратить на ведение дела, – это три рабочих дня, скорее даже четыре дня на каждое дело. Всего двадцать рабочих дней. Значит, пять дел по двадцать рублей. Получается стольник в месяц. Это только то, что вносит в кассу клиент. Из этих ста рублей адвокат получал на руки семьдесят – минус подоходный налог. Жить на эти деньги было невозможно. Поэтому процветало дополнительное соглашение между адвокатом и клиентом. Клиент доплачивал. Это, конечно, не поощрялось. Быть может, некоторые адвокаты злоупотребляли.
У нас почему-то считается, что самое дорогое – оно самое лучшее. Но так бывает далеко не всегда. Я человек старого закала. Я работал во времена, когда такса у адвокатов была как подаяние нищему. По такой таксе я сейчас, конечно, работать не стану, но не могу привыкнуть и к тому, что можно запросто брать с клиента сотни тысяч, миллионы… Я не самый дорогой адвокат. Кроме того, у меня есть на сей счет своя теория. Она состоит в том, что не надо брать с клиента как можно больше. Потому что если ты возьмешь слишком много, он будет либо чрезмерно надеяться, либо даже думать, что ты берешь не только себе, а будешь с кем-то делиться. В итоге ты попадешь в психологическую зависимость от него. Он может с тебя требовать то, чего ты сделать не считаешь возможным. Лучше чуть-чуть недобрать с него, пусть думает, что он тебе обязан, пусть говорит родственникам и знакомым: "Я-то думал, Падва возьмет миллион, а он взял по-божески". У меня с ним тогда другие взаимоотношения выстраиваются, и мне это более комфортно, чем лишняя тысяча или десять тысяч.
В вопросе выбора клиента для меня деньги никогда не играли решающую роль. Чтобы я взялся за дело, оно должно быть прежде всего интересно. Значительно реже, если дело вызывает общественный резонанс. В этом случае я вообще беру символические суммы. Часто ко мне приходят знакомые, и я не могу отказать. Не хочу представить себя бессребреником. Я получаю немало. Это обеспечивает мне достойную жизнь.
Меня увлекает юридическая фабула. Иногда увлекает настолько, что я могу взяться за дело бесплатно. А иногда ко мне обращаются неимущие люди, с которых и взять-то нечего, а помочь хочется. Несколько раз так было. Об этом рассказали журналисты, и теперь меня одолевают пенсионеры: "Вот я слышал, что вы ведете дела бесплатно…" Да, бывает. Но я не могу заниматься адвокатской деятельностью на благотворительных началах. Я работаю бесплатно в исключительных случаях. Когда дело очень интересное. Или когда вижу, что творится вопиющая несправедливость.
О роли адвоката
Мы защищаем не убийц, воров, насильников, а граждан, которых в этом обвиняют. И кто-то должен их защищать. А вдруг следствие ошиблось? Защитник вообще не имеет права ставить вопрос: действительно ли виноват этот человек или нет. Он подзащитного не судит. Он обязан сделать только одно – представить суду все доводы в пользу этого человека. В этом заинтересовано общество, и без этого нет правосудия.
Важно сказать, что во взаимоотношениях с клиентами мы – адвокаты – им не судьи. Ни формально, с точки зрения вопроса об их вине и ответственности, ни по-человечески, с точки зрения хороший или плохой человек вручил нам свою судьбу. Какой бы ни был наш клиент, мы обязаны его защищать, обязаны отстаивать его позицию и критически относиться к обвинениям. Поэтому я сознательно всегда ограничиваю себя в оценке своего подзащитного с точки зрения общечеловеческих критериев морали, нравственности. Что же касается интеллектуальных способностей – ума, образования, то, конечно, это я учитываю во взаимоотношениях с клиентом.
Когда я принимаю поручение по новому уголовному делу, то я не должен задаваться вопросом, виновен человек или нет. Гражданин нуждается в юридической помощи, в защите. И мой человеческий и профессиональный и конституционный долг эту помощь оказать. Кроме того, на этой стадии я никак не могу получить ответ на вопрос, виновен человек или нет. Для этого я должен вступить в дело, познакомиться с ним, но после этого я уже не имею права отказаться от защиты.
Когда сам человек говорит, что виноват, я и это должен ставить под сомнение и поверить ему только тогда, когда сам убежусь в этом. Если же выяснится, что обвиняемый все-таки виноват, я обязан высказать свое мнение о том, как следует юридически оценить его действия и какое наказание следует определить. Адвокат обязан представить суду все соображения, смягчающие вину подзащитного.
Многие адвокаты спокойно признаются: мол, конечно, мы мошенники. Беремся защищать людей за деньги, даже когда знаем, что ничего сделать не можем. А клиенту вешают лапшу на уши, обещают сделать все возможное и невозможное… Я стараюсь быть максимально откровенным с клиентом. Например, в особенно сложных случаях объясняю, что на этом процессе от меня будет очень мало зависеть. И даже если он пригласит лучших адвокатов мира, вряд ли что-то изменится. Очень жестоко это говорить, зато честно. Как правило, после таких слов человек все равно не отказывается от защиты, иначе он чувствовал бы себя обреченным. А так у него надежда остается.
Чтобы быть хорошим корпоративным юристом, не нужно иметь артистический темперамент. А чтобы быть судебным адвокатом по гражданским и уголовным делам, необходимо, конечно, владеть ораторским искусством, которое особенно требуется в суде присяжных. В свою очередь, чтобы успешно ораторствовать, нужно быть высокообразованным человеком, знать музыку, литературу, живопись. Надо бывать в портовых кабаках, толкаться среди привокзальной публики, наблюдать быт обитателей социального дна, знать разновидности уличного и квартирного хулиганства. Может быть, иногда и драться нужно.
О клиентах
Бывают разные клиенты. Бывают клиенты, которые исчезают после разрешения их вопроса. А потом, когда видят тебя на улице, – переходят на другую сторону. Другие благодарны по гроб жизни. Как-то это выражают. Не обязательно в деньгах. Внимание, забота, поздравления к праздникам. Например, когда меня обокрали, два-три клиента приехали и попытались что-то компенсировать из украденного. Один купил видеомагнитофон. Вдруг позвонил, говорит, можно ли приехать. Я говорю: да. Привозит магнитофон. А было и такое. Дело провел успешно, человек вышел из тюрьмы. После этого даже не появился, слова доброго не сказал, не то что не отблагодарил. А через несколько лет вдруг один знакомый привозит меня к нему: по делу очень нужно. Я даже и не знал, к кому. А он оказался процветающим бизнесменом и подарил мне половину своего бизнеса. Другое дело, что в дальнейшем мне это никаких дивидендов не принесло – одну мороку.
С некоторыми клиентами я поддерживаю добрые, товарищеские отношения, но таких не очень много. Некоторые люди не любят вспоминать тяжелые моменты своей жизни, а адвокат – живое напоминание о таких моментах. Не любят общаться с теми, кому чем-то обязаны.
В моей практике приходилось вступать в конфликт с собственным клиентом. Однажды я защищал парня, который признал себя виновным в преступлении. Я ему не поверил и добивался возвращения дела на дополнительное расследование. Обвиняемый пытался от меня отказаться, но было поздно. Суд отправил дело обратно прокурору, и выяснилось, что парень взял на себя вину отца, чтобы наказание было более мягким.
У меня был случай, когда мне остро, буквально физиологически, был неприятен один человек. Однажды мы с ним долго работали, и мне пришлось его накормить. Он так ел, что мне стало противно, у меня даже возникло ощущение, что передо мной какое-то животное. Но отказаться я от его защиты никак не мог, только если бы он сам захотел поменять адвоката.
О себе
[Профессия адвоката] была школьной мечтой. Я представлял в основном что адвокат – это оратор. В детстве занимался художественным чтением, участвовал в конкурсах чтецов-исполнителей.
Я себя ни с кем не отождествляю. Я ценю самого себя.
Я думаю, я добрый человек, я думаю, я доверчивый человек, как это ни странно. Я думаю, что я честный человек. Я думаю, что я мужественный человек, если говорить о своих достоинствах. А если говорить о недостатках, есть не менее яркие: я ужасно несобранный, я ужасно неорганизованный, я ужасно рассеянный, лентяй.
Всепоглощающего хобби у меня нет. У меня есть несколько увлечений, которые идут со мной всю жизнь – когда-то в большей степени, когда-то в меньшей. Это увлечение некоторыми видами спорта. Я обожал и обожаю футбол и теннис. Когда-то играл и в то, и в другое. По футболу имел даже судейскую категорию, судил некоторые матчи. Люблю футбол до сих пор. Болельщик "Спартака", немножко фанат, но не да такой степени, чтобы идти и выяснять отношения с болельщиками ЦСКА. Но, вообще, очень люблю "Спартак", сейчас переживаю: он плохо играет.
Мне ничто человеческое не чуждо: женщины, любовь, дружба во всех ее проявлениях, начиная с дружеских попоек и кончая дружеской помощью, обожаю искусство, живопись, очень люблю музыку.
По материалам "Право.Ru" (октябрь 2009), "Коммерсанта" (ноябрь 1996), "Российской газеты" (ноябрь 2011), сайта Ассоциации юристов России (июнь 2014), газеты "Клаксон" (2005).
