ПРАВО.ru
Сюжеты
9 января 2013, 16:10

"Хороший вы юрист, но доброта губит вас"

"Хороший вы юрист, но доброта губит вас"
Фото Евгений Афиногенов

Его не раз пытались привлечь к дисциплинарной и партийной ответственности за мягкость приговоров, но иностранных юристов, посещавших СССР, неизменно приводили на его процессы – продемонстрировать гуманность советского правосудия. В 2004 году он, будучи действующим судьей, издал откровенные записки о внутренней кухне райсуда, методах руководства судьями со стороны органов юстиции, взаимоотношениях с прокуратурой, а также рассказал о работе с Ольгой Егоровой, нынешней главой Мосгорсуда, которая была у него секретарем судебного заседания.

"Оценка работы того или иного судьи, отношение к нему зависит порой не столько от его собственного усердия, сколько от председателя суда и куратора Мосгорсуда. В каком "соусе" они преподнесут судью высшему начальству, такое мнение о нем и возьмет верх", – эти строки из дневника судьи Октябрьского, ныне Гагаринского, райсуда Александра Щагина (Дела и Судьбы. Дневник народного судьи. Александр Щагин.-М.: Лика, 2004.-200 С.), который он вел с 1967-го по 1986 год, могут послужить эпиграфом к рассказу о его юридической карьере. 

Характеристика на ученика 7 класса Добринской школы Калужской области Щагина Александра от 1 августа 1951 года 

"Мать – колхозница. Отец погиб на фронте. Обеспечен материально слабо. Для работы дома условия есть. К учебе относится серьезно. Дисциплина хорошая. Очень любознательный, любит читать. Хороший общественник. В школе является членом редколлегии стенной газеты. 

Директор школы Е. Николаева". 

Эту характеристику отыскал в своих бумагах дядя Щагина по отцу и передал летом 1974 года племяннику. Прочитав ее, тот записал в дневнике: "Жизнь в немецкой оккупации, ежеминутный страх под взглядом каждого немца; извещение о том, что отец погиб, тяжелый труд матери в колхозе от зари до зари. Выполнение домашних заданий при коптилке, а потом при керосиновой лампе… После уроков в школе – выпуск стенной газеты "За отличную учебу". Заметки на газету наклеивали вареной картошкой, которую приносила Вера Юрьевна Матвеева, а мы незаметно от учительницы картошку съедали…"

На юрфак его привел "испуг перед иностранным языком" 

Чтобы облегчить участь матери, в одиночку растившей их с братом, Александр после окончания семилетки поступил в Мытищинское ремесленное училище, где получил специальность электрослесаря. После его окончания Щагина распределили в бригаду обслуживания скоростных лифтов главного здания МГУ имени М.В. Ломоносова. Высотка поразила его воображение, и он решил, что будет здесь учиться. Но ремесленные училища (предшественники профтехучилищ) не давали среднего образования, и Щагин поступил в вечернюю школу рабочей молодежи.

Однако получение аттестата и поступление в университет пришлось отложить на четыре года – юношу призвали на флот, где он стал подводником. За время годы службы он прочел немало художественной литературы, увлекся поэзией (уже в зрелом возрасте Щагин издаст два сборника своих стихов и повесть "Случайный попутчик") и для себя решил, что будет поступать на факультет журналистики.

После увольнения в запас Щагин окончил вечернюю школу и подготовительные курсы при университете. Однако, по его словам, он "испугался профилирующего иностранного языка" при сдаче вступительных испытаний на журфак и в последний момент подал документы на юридический факультет. 

"Уголовные дела слушать могут все, а у нас не хватает цивилистов" 

На четвертом курсе Щагина распределили в аппарат Мосгорсуда, где он вскоре стал консультантом. Он уже учился на последнем курсе, когда к нему подошла председатель Октябрьского райсуда Мария Бакланова и спросила: "Не хотите попробовать у нас"? И обрисовала заманчивые виды на судебную карьеру.

Щагин согласился. И в феврале 1967-го коллектив Второго государственного подшипникового завода избрал его народным заседателем с возложением обязанностей народного судьи. Щагин сообщил Баклановой, что дипломную работу писал на кафедре криминалистики и хотел бы слушать уголовные дела. Но в ответ услышал, что "уголовные дела слушать могут все, а в суде не хватает цивилистов".

С первой частью фразы он не согласился, но благоразумно промолчал. И с головой ушел в многочисленные жилищные, трудовые и наследственные споры, дела, возникающие из брачно-семейных отношений, связанные с воспитанием детей, и т. д.

Впрочем, в те времена в райсудах еще не было строгой специализации, поэтому Щагину очень скоро пришлось рассматривать и уголовные дела. Одно из них навсегда запечатлелось у него в памяти во всех подробностях, поскольку именно после него за молодым судьей закрепилась репутация "неуправляемого". 

Дело фронтовика-"бродяги" 

Ветерана войны Тимофеева (фамилия изменена) обвиняли по двум статьям УК РСФСР – 198-й (нарушение паспортных правил) и первой части 209-й (бродяжничество). Художник по образованию, Тимофеев уже в зрелом возрасте ушел в 1941 году в народное ополчение, участвовал в обороне Москвы. Затем попал в кадровую воинскую часть, с которой дошел до Берлина. Войну закончил в звании капитана, а после возвращения в столицу столкнулся с тем, что в его квартиру вселился генерал.

После нескольких безуспешных попыток прописаться на прежнюю жилплощадь у Тимофеева начались многолетние скитания по стране. Однажды, когда у него закончилась очередная временная прописка, и его уволили с фермы, где он работал скотником, Тимофеев в отчаянии зашел в сельский магазин (дело было поздней осенью), снял с вешалки пальто и демонстративно пошел к выходу.

На свободу после трех лет заключения за кражу госимущества он вышел осенью 1966-го и добрался до подмосковной Балашихи в надежде временно прописаться у сестры. Получив от властей очередной отказ, Тимофеев поехал в Москву, где жила его уже взрослая дочь от расторгнутого до войны брака. И снова чиновники не разрешили ему прописаться по ее месту жительства. Одновременно ему пришлось дать подписку покинуть Москву в течение трех суток. Но Тимофеев не уехал, остался на квартире дочери. Задержали его после вылазки в магазин. 

Когда Тимофееву на суде дали слово для объяснения, Щагин с первых слов понял, сколько у человека накипело на душе и что ему необходимо выговориться. Поэтому решил выслушать его до конца, невзирая на время. Подсудимого слушали 2,5 часа кряду, не пытаясь оборвать его напоминанием "говорить по существу". Зато адвокат отказалась от заготовленной речи и, отодвинув густо исписанные листы в сторону, сказала: "Товарищ председательствующий и народные заседатели! По тому, как вы долго и терпеливо слушали подсудимого Тимофеева, я твердо убеждена, что вы постановите правильный приговор".

УК РСФСР предусматривал по статье "Бродяжничество" до двух лет лишения свободы, а по статье "Нарушение паспортных правил" – год. Совещание судебного состава для постановления приговора длилось около часа. В итоге по первой из них Тимофеев был оправдан, а по второй признан виновным, но суд назначил ему наказание, не связанное с лишением свободы. 

"Я так поступил именно потому, что я не только судья, но и политический деятель" 

Через два дня Щагина вызвала Бакланова. В кабинете его ждал "триумвират" – глава райсуда, прокурор Октябрьского района и куратор – член Мосгорсуда. Щагина с порога взяли в оборот: "Почему освободили из-под стражи Тимофеева? Чем руководствовались при вынесении такого приговора? Почему ни с кем не посоветовались, или вы уже стали опытным судьей? Вы знакомы со сложившейся судебной практикой – назначать по статьям 198-й и 209-й меру наказания только в виде реального лишения свободы?" А представитель вышестоящего суда назидательно сказал: "Поймите, судья – это не только судья, но и политический деятель. Как Вы могли такое допустить!" А Щагин в сердцах возьми да ответь: "Я так поступил именно потому, что я не только судья, но и политический деятель!" И только подлил масла в огонь: "воспитательной" беседой дело не закончилось. В президиум Мосгорсуда ушло представление председателя райсуда об отмене приговора за мягкостью наказания и направлении дела на новое рассмотрение, но в ином составе судей.

Тем временем на прием к Щагину пришел Тимофеев и попросил выдать документы из уголовного дела, необходимые для прописки у сестры, которую ему, наконец, разрешили. А Щагин посоветовал ветерану как можно быстрее получить справки о прописке и трудоустройстве на тот случай, если приговор будет отменен в надзорном порядке. 

"Слишком самостоятелен в разрешении дел" 

Однако в президиуме Мосгорсуда приговор неожиданно для многих устоял. Надзорная инстанция решила, что "народный суд правильно подошел к вопросу о мере наказания гражданина Тимофеева, учел его престарелый возраст и то обстоятельство, что паспортный режим гражданином Тимофеевым был нарушен в связи с его ходатайством о прописке".

Несмотря на это руководство райсуда решило задействовать еще один рычаг влияния на судью – парторганизацию. "Проработке" Щагина предшествовала брошенная председателем вскользь фраза с явным подтекстом: "Добрый вы человек, Александр Сергеевич, но вас придется заслушать на партсобрании". На собрании ему указали, что он "слишком самостоятелен" в разрешении дел, другими словами, не советуется с руководителями суда и более опытными судьями по поводу избрания меры наказания. 

"Что можно всем – нельзя судье, что не могут все – может судья" 

Партийное руководство сопровождало советских судей на протяжении всей карьеры. А Щагин впервые внимание "руководящей и направляющей силы общества" испытал на себе в мае 1967 года, когда в Октябрьском райкоме его кандидатуру утверждали на предстоящие выборы народных судей. Секретарь райкома с удивлением спросил Бакланову: "А разве так можно – студента в народные судьи?" (дипломированным юристом Щагин стал в июне 1967 года, отработав к тому времени в суде 5 месяцев). Получив утвердительный ответ, он задал кандидату несколько "дежурных" вопросов, в том числе о том, какое он участие принимает в жизни парторганизации факультета и как успевает в университете по истории КПСС.

Кстати, на экзамене по истории партии, который Щагин сдавал через несколько недель после беседы в райкоме, он получил "удовлетворительно" и философски заметил в дневнике: "Но ведь могло быть и хуже. Моему однокурснику вообще ничего не поставили, назначили парткомиссию при факультете, и его туда вызвали "за троцкистский уклон".

Щагин еще дважды посетил райком для инструктажа перед предстоящими встречами с избирателями района. А 29 мая 1967 года вновь избранных московских судей собрали в городском комитете партии. Ему хорошо запомнилась фраза одного из секретарей МГК КПСС: "Народный судья – это профессия, при которой то, что можно всем, – нельзя судье, а то, что не могут все, – может судья".

Впоследствии Щагин не раз возвращался к размышлениям о том, существует ли особая, по существу, кастовая, нравственность для профессии судьи. Он вспоминал, например, как родственники в разговоре с ним несколько раз многозначительно произнесли: "Ты теперь судья!" "Мне в глубине души это не понравилось, – записал он в дневнике. – Как будто, став судьей, я перестал быть человеком…" Еще одна запись, сделанная спустя несколько лет, свидетельствует, что эта тема по-прежнему занимала его. Женщина, пришедшая к Щагину на прием, долго излагала свои семейные неурядицы, но получив совет, вдруг сказала: "А теперь, товарищ судья, я хотела бы поговорить с вами как с человеком". "Неужели только что она беседовала не с человеком?" – спрашивает себя Щагин и приходит к выводу, что "в понятиях граждан судья всегда остается судьей". 

"Вопросы карательной практики" 

Партийные собрания с такой повесткой дня проводились регулярно. Так, в марте 1973 года на собрании с участием председателя коллегии по уголовным делам Мосгорсуда К. Клинковой нескольких судей подвергли критике за качество вынесенных приговоров и принятых решений, в том числе – за мягкость наказаний по уголовным делам. "Не дает покоя вопрос, – доверил свои "крамольные" мысли дневнику Щагин. – Стоит ли за это обсуждать судью? Ведь суд независим и подчиняется только закону!"

Его самого на подобном мероприятии прорабатывали из-за дела учащегося ПТУ, обвинявшегося по ч.1 ст.108 УК РСФСР (умышленное тяжкое телесное повреждение), которая предусматривала до восьми лет лишения свободы. Щагин убедился в том, что драку, ничем не спровоцированную подростком, затеял в нетрезвом состоянии взрослый, и назначил подсудимому три года лишения свободы с отсрочкой исполнения приговора в течение двух лет. За эту отсрочку при совершении тяжкого преступления на Щагина спустили всех собак, вспоминали при этом и дело Тимофеева. А член Мосгорсуда Никифор Масляница сказал молодому судье: "Хороший вы юрист, Щагин, но доброта губит вас". "Вот как в наше время котируется одно из самых дефицитных человеческих качеств", – в тот же день отметил в дневнике Щагин. 

А вскоре у него состоялся двухчасовой разговор с одним из заместителей председателя Мосгорсуда по поводу нескольких отмененных решений по гражданским делам. Молодого судью снова упрекнули в таких чертах характера, как "доброта и жалость", которые, по мнению старших коллег, отрицательно влияют на работу народного судьи. 

"Суд – не стадион, где можно кричать: "Судью на мыло!" 

Воспоминания Щагина о работе в райсуде дают определенное представление и о взаимоотношениях судей с прокуратурой (пропущенное, конечно, через личное восприятие автора). Одна из записей об этом датирована апрелем 1981 года. Щагин должен был слушать уголовное дело в отношении двух несовершеннолетних, однако к началу заседания представители стороны гособвинения не явились. "В моем понимании прокурор ассоциируется с серьезным и ответственным человеком, – вспоминал Щагин. – Но у нас в судебных заседаниях участвуют молоденькие девушки. И хотя молодость – не порок, они порой проявляют несерьезность и недисциплинированность". 

Щагин позвонил по поводу этого опоздания прокурору района, а тот сказал: "Как только к вам придет кто-нибудь из моих помощников, пусть позвонит мне". И положил трубку.

Вскоре после этого появилась одна из помощниц, а затем и вторая. Поговорив с начальством, они убежали в прокурорскую комнату при суде, оттуда одна из них обрушила по телефону на судью град упреков. И даже пригрозила, мол, ладно, смотрите! Щагин резко прервал ее и потребовал, чтобы она немедленно пришла в зал заседаний. А через некоторое время – новый конфликт с райпрокуратурой. 

Из информационного письма Щагина в райком партии и прокурору Октябрьского района 

"Настоящим письмом довожу до вашего сведения, что, вопреки требованиям УПК РСФСР, зам. прокурора Ж. задавал вопросы свидетелям защиты в повышенном, даже крикливом тоне, перебивал их показания. Кроме того, он делал замечания и председательствующему в судебном заседании… После провозглашения приговора он в повышенном тоне, бесцеремонно спрашивает о том, на каком основании суд вынес такой приговор, не согласившись с его точкой зрения… Видимо, он забыл или не хочет считаться со ст.16 УПК РСФСР о том, что "при осуществлении правосудия по уголовным делам судьи и народные заседатели независимы и подчиняются только закону". 

По этому поводу Щагина вызвали в Мосгорсуд. На упрек в том, что Щагин вынес "сор из избы" он ответил: "Значит, получается, что в отношении суда прокурору можно вести себя вопреки закону, а судья должен слушать и безропотно утираться от плевков? Нет, так не пойдет, суд – не стадион, где можно кричать "Судью на мыло!" 

Как отбить судью от посетителей 

Головной болью для Щагина неожиданно стал прием граждан. Он начал замечать, что очередь к нему день ото дня увеличивается по сравнению с другими судьями-цивилистами. На просьбу секретаря пройти в другие залы, где меньше народа, многие отвечали: "Мы хотим к Щагину". В результате у него оседала масса самых запутанных и склочных гражданских дел. "На первый взгляд кажется, что это хорошо, когда к тебе на прием много желающих, но это поистине бич для меня, – вспоминал Щагин. – Чем больше дел, тем труднее работать, ниже качество рассмотренных дел, нарушаются сроки рассмотрения". 

Бакланова и куратор горсуда побывали в приемные часы у Щагина и решили, что молодой судья слишком много времени затрачивает на каждого посетителя, проявляет, на их взгляд, излишнюю дотошность в выяснении всех обстоятельств, излагаемых в жалобах и заявлениях. Однако Щагин считал, что дело в другом: необходимо упорядочить прием населения всеми судьями, а не превращать его в формальность. По этому поводу он даже отметил в дневнике: "Какая неравномерная загрузка! У меня на прием полный зал народа, а у соседа по залу – два человека". Однако руководство суда решило "упорядочить" работу Щагина весьма оригинальным способом – его перевели в судебный зал, расположенный в полуподвале. "Теперь, по мнению руководства, мне станет легче работать, потому что спрятали от населения, – записал Щагин, добавив в скобках, что, по его мнению, это, на самом деле, "месть за дело Трофимова", и продолжил: – Работаю в адских условиях. Дел стало еще больше. Значит дело не в зале. Идут люди и в подвал". А молодые сотрудники суда сочинили частушку: "Что нам делать, как нам быть? Как нам Щагина отбить? От кого же, от кого? От посетителей его!"

"Это неприятное дело я передала для рассмотрения Щагину" 

Был Щагин перегружен и делами. Например, 26 апреля 1967 года он рассмотрел за полдня 14 дел. Потом – прием населения, отписывание решений. А вот запись за 29 апреля 1969 года: "Обычный трудовой день. Из 13 назначенных дел одиннадцать рассмотрели по существу, а два отложили из-за неявки сторон".

При этом он лишь слегка приоткрывает завесу над одной из причин столь изматывающего графика работы – неравномерным распределением дел руководством. "В гражданской канцелярии сказали, что мне председатель суда подложила еще одно дело, – вспоминал он. – Мне же об этом – ни слова, хотя у меня своих дел полно. Суют, как в машину, но и у машины бывает предел…" И еще: "Сегодня узнал, что мне передано большое гражданское дело [о разделе имущества: паенакопления в ЖСК, легковой автомашины "Волга", паенакопления в ГСК, вкладов в нескольких сберкассах], и в судебном заседании будет участвовать корреспондент "Литературной газеты". Донесли до меня и то, что председатель сказала одному судье: "Пользуйтесь моей добротой – я это неприятное дело передала для рассмотрения Щагину".

"В последнее время испытываю состояние депрессии" 

29 января 1975 года на ежегодном совещании судей Москвы по итогам прошедшего года, в котором участвовал Щагин, среди прочих проблем отмечалась большая нагрузка на судейский корпус столицы. Приводились случаи, когда некоторых судей забирала скорая помощь прямо из залов судебных заседаний во время судебных процессов. Не избежал этой печальной участи и Щагин. 

14 января 1983 года он заканчивал слушать уголовное дело в отношении трех несовершеннолетних, совершивших разбойное нападение на двоих мальчиков в ЦПКиО им. Горького. Когда оглашал приговор, неожиданно потерял сознание и приговор дочитывал один из народных заседателей. Очнулся Щагин уже в скорой помощи (всего за свою судебную карьеру он перенес четыре серьезных хирургических операции). В результате физических и нервных перегрузок постоянно накапливалась давящая усталость. 18 октября 1984 года Щагин отметил в дневнике: "Во второй половине дня едва не был сбит черной "Волгой", за что был оштрафован сотрудником ГАИ на 3 руб. В последнее время испытываю состояние депрессии. Наверное, от усталости. В таком состоянии переходил проезжую часть улицы, и чуть было не поплатился жизнью". 

"Разве я могла бы усидеть дома, когда вся страна на коммунистическом субботнике" 

Большой пласт воспоминаний Щагина посвящен секретарям судебного заседания, с которыми ему довелось работать в райсуде. Он постоянно подчеркивает их большую роль в работе судьи (в то время у судей еще не было помощников), сетует на частые увольнения и объясняет это "очень маленькой зарплатой" (всего 80 руб., а Щагин в то время получал 280 руб.), и большой нагрузкой, не говоря уже об ответственности" (проблема низких зарплат аппаратных работников в судах и сейчас актуальна, правда готовятся предложения по установлению окладов помощников судей и секретарей в процентном отношении от оклада судьи).

Только за первые два года работы у Щагина сменились восемь секретарей. После ухода очередного из них он записал: "Теперь я – и судья, и секретарь. Делами завален, поскольку оформлять их и сдавать в канцелярию некому…" С приходом каждой новой сотрудницы, как правило, вчерашней десятиклассницы, судье приходилось обучать ее делопроизводству с самого начала. Почти все, кто работал в этом качестве со Щагиным, долгие годы поддерживали с ним добрые отношения, постоянно выказывали чувство благодарности за то, что он для них сделал. Но только одна из них неожиданно сыграла важную роль в судьбе самого Щагина. 

Выпускница средней школы Ольга Демина в Октябрьский суд пришла в конце декабря 1972 года, и Бакланова поставила ее для начала на самый "пыльный" участок – в архив. Причем девушка согласилась работать бесплатно, с условием, что при первой же возможности будет назначена секретарем судебного заседания к Щагину. Позже она рассказала ему, что несколько лет назад он слушал гражданское дело по иску ее матери к деду о возврате автомашины. И когда она решила посвятить себя юридической карьере, то сказала себе, что будет работать только с ним.

28 марта 1974 года Щагин записал: "Народные заседатели поведали мне, что им обо мне сказала секретарь (Демина): "Если я буду юристом, то в своей работе буду брать пример с Александра Сергеевича". Еще через месяц в дневнике появляется запись: "Сегодня коммунистический субботник, посвященный 104-й годовщине со дня рождения В.И.Ленина… Восемнадцатилетняя девушка – секретарь судебного заседания, с которой я работаю, находилась в отпуске, но и она пришла на субботник". "Александр Сергеевич, разве я могла бы усидеть дома, когда вся страна на коммунистическом субботнике", – ответила Ольга на вопрос Щагина, почему она все-таки пришла.

А в дневниковой записи Щагина за 9 августа 1982 года Демина уже предстает под другой фамилией. "Мой бывший секретарь Ольга Демина, а теперь, в связи с замужеством Егорова, вышла на работу после отпуска. Поговорили о том, где отдыхала, как работается после отпуска. А в конце разговора она вдруг говорит: "Александр Сергеевич, я Вас по-прежнему уважаю и люблю". Я, конечно, от неожиданности засмущался…" А 23 декабря 1986 года Щагин записал: "Звонила мой бывший секретарь, а теперь – народный судья Брежневского (ныне Черемушкинского) районного народного суда Москвы Егорова Ольга Александровна. Поговорили с ней о служебных делах. Она спросила, как я себя чувствую, напомнила, что у меня скоро день рождения. На это я ей ответил: "Молодец, хоть ты помнишь!" А она в ответ: "А как же, Александр Сергеевич! Ведь я люблю Вас!" "Вот проказница!" – так закончил он последнее упоминание в дневнике о Егоровой. 

Впрочем, 1986 годом обрываются и сами записи: в ноябре Щагина перевели старшим консультантом в управление юстиции Мосгорисполкома, где он после первой недели работы и закончил дневник ностальгическим признанием: "Честно признаюсь, скучаю по работе в суде… Кажется, что с минуты на минуту раздастся телефонный звонок, и кто-нибудь из граждан спросит: "Товарищ судья, почему вы не начинаете до сих пор судебное заседание? Сколько можно ждать?!"

Ждать пришлось довольно долго. В Моссовете Щагин проработал 5 лет, но канцелярская деятельность, по его словам, оказалась настолько пресной, что он стал адвокатом, а затем ушел на заслуженный отдых. А в 1998 году о нем вспомнила его бывшая секретарь судебного заседания Ольга Егорова, ставшая к тому времени председателем Мосгорсуда и попросила его помочь становлению мировых судей в Москве… 

"Папа, все время повышают твою квалификацию. Но не тебя".

Однажды 15-летний сын сказал Щагину, который уже в третий раз находился на курсах повышения квалификации: "Папа, все время повышают твою квалификацию. Но не тебя." "Что ему на это ответишь? – размышлял про себя Щагин. – Единственное, что это зависит не от меня и не только от высокой квалификации". 

Карьера Щагина была полна парадоксов. Несмотря на то, что отношения Щагина с председателем райсуда и куратором из Мосгорсуда нельзя было назвать безоблачными, ему все же предложили перейти на работу в вышестоящую инстанцию, а Бакланова, в свою очередь, воспротивилась уходу судьи, который "тащил воз". "У меня было предложение перейти в Мосгорсуд, – вспоминал Щагин, – но председатель Октябрьского [райсуда] ни в какую: Щагина не отдам". Точно так же, невзирая на трения с органами юстиции, Щагина еще в 1978 году собирались перевести на работу в Минюст РСФСР. Но после того, как он в отделе кадров ведомства с неудовольствием заявил, что его согласия никто не спрашивал, его оставили в покое. 

Щагина не раз пытались привлечь к дисциплинарной ответственности за мягкость вынесенных наказаний, но зарубежных юристов приводили именно на его процессы с целью продемонстрировать объективность, независимость и гуманность советского суда. Только в 1970–1971 годах на процессах 34-летнего судьи Щагина побывали юристы из США, ФРГ и ГДР, Японии и Швеции, Нигерии и Монгольской народной республики (на одном таком заседании присутствовал замминистра юстиции РСФСР Н.Осетров, который затем сделал замечание судье за отсутствие галстука). 

Щагин в свое время был в числе самых известных медиа-персон из судей, но при этом оставался чрезвычайно скромным и не амбициозным человеком, ни при каких ситуациях не размахивал судейским удостоверением – дисциплинированно заплатил штраф ГАИ, отправил сына не на юрфак МГУ, а на завод, не пытался освободить его от службы в армии. Работой судьи он жил, и с одинаковым беспристрастием рассматривал дела, как рядовых москвичей, так и известных в стране людей – дело Эмиля Кио о передаче ему ребенка на воспитание (известный иллюзионист согласился на мировую), и дело Владимирова Басова о возмещении им ущерба пешеходу, на которого он совершил наезд (Щагин удовлетворил иск пострадавшей, а уголовное дело в отношении актера по факту наезда прокуратура закрыла, в связи с грубым нарушением правил дорожного движения пешеходом). 

А предложение Егоровой он принял без раздумий. Став самым возрастным (ему уже было за шестьдесят) российским мировым судьей, Щагин несколько лет работал на 56 судебном участке района Теплый Стан.