ПРАВО.ru
Новости
13 декабря 2010, 12:33

Борис Кузнецов: "Власть в России стремится свернуть правосудие"

Борис Кузнецов: "Власть в России стремится свернуть правосудие"

Один из самых знаменитых в прошлом адвокатов России, ныне политэмигрант Борис Кузнецов считает, что в настоящее время в РФ роль правосудия сводится только к поддержке официальной власти. В интервью изданию "Совершенно секретно" Кузнецов, в частности, высказал свое мнение о деле Ходорковского и о недавнем заявлении председателя Конституционного суда Валерия Зорькина, в котором он фактически обвинил Страсбургский суд в подрывной деятельности на территории России.

- Согласитесь, что в нынешнем состоянии российского правосудия виновата не только власть, но и тот правовой нигилизм, который существовал в России, наверно, всегда. Неуважение к закону, неверие в правосудие. Ведь это очень старая российская болезнь…

– Не знаю, я историей правосудия никогда особенно не интересовался. Но у меня такое ощущение, что неверие в правосудие обусловлено его отсутствием. Как можно верить в то, чего не существует? Оно не существовало и до советской власти. Единственный был светлый период – это судебная реформа 1864 года, одна из великих реформ Александра II. Оно не существовало и при советской власти. Светлый промежуток был во время горбачевской оттепели и первых лет правления Бориса Николаевича Ельцина. А потом снова все покатилось. Поэтому людям-то с чего верить?

– Конечно, в Советском Союзе правосудия не существовало в том виде, в каком оно должно существовать. Но все-таки до нынешней России Советскому Союзу было далеко. Вот вы работали в советском уголовном розыске. Мне кажется, тогда была возможность для честных людей честно исполнять свой долг…

– Вопрос понятен. Да, в Советском Союзе были заказные дела. Эти заказные дела были на уровне ЦК КПСС: кагэбэшные дела против диссидентов, дела о крупных экономических преступлениях – помните, хлопковое дело, дело московской торговли и так далее. За исключением этих дел, которых было сравнительно немного, по другим делам правосудие все-таки было. Единственное, чего не было, так это оправдательных приговоров. То есть они были, но единичные, они считались большим браком, и судей за оправдательные приговоры исключали из партии, снимали с работы.

– "Органы не ошибаются"…
– Именно. Но у судьи, если он видит, что человек не виновен, и это дело не стоит на контроле в ЦК КПСС, всегда была возможность отправить дело на доследование. А на доследовании оно тихо умирало. Я помню, у меня был случай в Магадане. Я защищал одного директора строительного треста, который послал матом первого секретаря обкома партии. Он был очень известным в стране человеком, у него было переходящее знамя Совета Министров, орден Ленина – в общем, такой был крутой строитель. Против него возбудили уголовное дело, и секретарь обкома, Мальков, требовал, чтобы его посадили. Дело расследовала прокуратура Магаданской области. Володя Антонов такой следователь был. Он копал-копал, но ничего откопать не смог. Ну, пытались вменить завышение объемов строительных работ, но никто не рискнул рыть вечную мерзлоту и замерять глубину фундамента. И в конечном итоге дело прекратили, несмотря на грозное указание. Был случай, когда я защищал одного эстонца, молодого парня, которого обвиняли в хулиганстве, хотя хулиганства там не было. Судья вынес обвинительный приговор. Сфальсифицировал протокол судебного заседания. Мне удалось это в конечном счете доказать. Я боролся несколько лет, дошел до зампреда Верховного суда, который принес протест, и приговор был отменен. То есть можно было бороться при советской власти. И добиваться. А сейчас это совершенно бессмысленно. Вот я сужу по своему собственному делу. Вот вы мне звоните – вы знаете мой телефон?

– Да, конечно.

– Мой адрес есть в Интернете. Я пишу жалобы в прокуратуру, и адвокаты пишут. В этих жалобах указан мой адрес. Больше того: прокуратура мне пишет по моему американскому адресу, и я отвечаю на эти письма. Я был в консульстве, заверял документы, и консульство подтвердило, что я проживаю в Америке, в штате Нью-Джерси, в Кливсайд-парке, в доме номер 200 по Уинстон-драйв, квартира 2606. И тем не менее, до сих пор я нахожусь в розыске.

– Ну, и как это понимать?

– А понимать это очень просто: есть заказ, чтобы я никогда в России больше не появился. А у каждого преступления есть срок давности. По моему делу это пять или шесть лет, не помню точно. Но время, пока я нахожусь в розыске, продляет срок давности. Вот и все. Теперь понятно? Я пишу жалобу в прокуратуру города Москвы, эту жалобу адвокат Роберт Зиновьев сопровождает своим письмом, а на нее дают ответ такой: "Осужденный Кузнецов имеет право обратиться туда-то". Никто меня никогда нигде не осуждал, никакого приговора суда по моему делу не было. То есть настолько это все формально происходит…

– А вы состоите в переписке с прокуратурой?

– Да, я получил, думаю, больше сотни писем из прокуратуры.

– Она требует явиться. А вы что отвечаете?

– Я являться туда не хочу, я получил политическое убежище в Америке в связи с тем, что меня преследовали за профессиональную деятельность. И я им говорю: ребята, есть договор между Соединенными Штатами и Россией об оказании правовой помощи по уголовным делам. В соответствии с этим договором, вы можете дать поручение правоохранительным органам США допросить меня. Пусть они предъявят мне подлинники документов. Я до сих пор не имею на руках постановления о предъявлении обвинения.

– Как было с Луговым – по поручению британского следствия его допрашивали российские следователи…

– Да, совершенно верно. Либо приезжайте сюда – я явлюсь в российское консульство. Хотите – домой ко мне приезжайте, допросите меня, предъявите мне обвинение официально. Три года уже прошло. И ничего не происходит.

– А что они отвечают на ваше приглашение в гости?

– Да никто мне ничего по существу не отвечает.

– Новое дело ЮКОСа: по мнению многих, именно оно стало лакмусовой бумажкой российского правосудия. Вы, конечно, следите за ним. Что думаете?

– Ну, во-первых, я считаю, что защита по этому уголовному делу на два порядка более профессиональная, чем была по первому делу. Неважно, выиграет обвинение или выиграет защита в данном случае.

– А в чем разница между двумя процессами с точки зрения тактики защиты?

– С моей точки зрения, защита работала более профессионально по второму делу. Они работали единой командой. Такой команды в первом деле не было. Там был раздрай. И я смотрю уровень компетентности и подготовленности Клювганта, Шмидта, которого я считаю вообще адвокатом номер один в России, других адвокатов – они помоложе, но не менее опытные. Я вижу их позицию. У меня есть все материалы по первому процессу. Это день и ночь, можете мне поверить.

– То есть если бы вы вели второе дело ЮКОСа, вы бы действовали точно так же?

– Наверно, да. Во всяком случае, я очень высоко оцениваю работу моих коллег по второму делу.

– Независимо от того, будет ли дело выиграно или проиграно?

– Независимо от этого, конечно. Ты должен сделать все, что ты можешь, все, что от тебя зависит. Потом ведь, вы поймите, адвокаты связаны позицией с подсудимыми. Если Ходорковский говорит: "Я невиновен, и я себя виновным не признаю никогда", то не может ни один адвокат, даже намеком, попросить у суда смягчения наказания, еще чего-нибудь…

– Но ведь адвокат должен подсказывать клиенту позицию, объяснять. Вот в американском правосудии заключают досудебную сделку, даже после суда договариваются…

– Если приходит ко мне американский адвокат и говорит: "Тебя обвиняют в убийстве – ты должен это убийство признать, и тогда ты получишь не пожизненное, а 20 лет". А я не совершал этого убийства, но должен признать, чтобы получить смягчение, так что ли?

– Нет, он говорит, например: "Признай неосторожное убийство. Отсидишь пару лет и выйдешь за примерное поведение, мы тебя вытащим".

– Но если ты вообще никакого отношения к этому не имеешь? Что значит – пару лет? Да ни одного дня! Меня тоже уговаривали. Притом серьезные люди ко мне обращались.

– Вы считаете, в данных обстоятельствах никакой компромисс невозможен?

– Мне, например, предложили: "Если ты откажешься от политического убежища, то уголовное дело в отношении тебя будет прекращено". Ребята, во-первых, прекратите уголовное дело – раз. А во-вторых, что такое прекращение уголовного дела, я знаю. Они сегодня прекратят, а завтра какой-нибудь прокурор посмотрит и скажет: "Нет, прекратили незаконно. Давайте мы еще раз возбудим дело на Кузнецова". Вот и все. Верить же нельзя, вы понимаете? Вам пример ЮКОСа? Пожалуйста. Я считаю, собственность отобрали незаконно. Человека посадили незаконно…

– Я понимаю: договариваться нельзя, потому что нет гарантий, что власть выполнит договоренности. Но если бы удалось придумать гарантии, стоило бы договариваться с этой властью, скажем, об условиях помилования? Ну, вот Сутягин же подписал прошение о помиловании – его никто за это не осуждает…

– Между Сутягиным и Ходорковским очень большая разница. Сутягин никогда не занимался политической деятельностью. Он просто ученый. Сутягин подписал, его отпустили, а теперь он говорит: "Вот я возьму и приеду в Россию". А почему бы Сутягину не приехать в Россию? Уголовное дело в отношении него прекращено, он 11 лет отсидел, к нему применена амнистия, гражданства его никто не лишал. А я ему говорю: "Игорь, ни в коем случае. Пока там действует этот режим, у тебя могут обнаружить контрабанду, наркотики, оружие, два патрона, все что угодно". То есть это не те люди, с которыми можно о чем-то договариваться. Они в этом отношении мало чем отличаются от бандитов, которые по кавказским горам и лесам бегают.

– Я понимаю эту бескомпромиссную позицию. Но я просто все время думаю о том, что Ходорковский – это еще и просто живой человек, еще молодой, у него жена, дети, престарелые родители – неужели же это все не стоит компромисса с властью?

– Ну, вы понимаете, в чем дело: это его выбор. Он такой выбор сделал. Можно соглашаться с ним, не соглашаться, но это его выбор.

– Я сейчас вплотную занимаюсь Европейским судом, поскольку я работаю в университете в Бостоне, и тема моей исследовательской работы – "Проблемы российского правосудия по материалам Европейского суда по правам человека". Для меня очевидно, что целый ряд дел, которые имеют принципиальное, актуальное значение, в Европейском суде волокитятся годами. А рассматриваются и принимаются решения главным образом по делам, связанным с пропажей людей в Чечне, какие-то пенсионные дела отдельные. Считаю, что это результат работы кагэбэшной резидентуры в Европейском суде. Я сейчас не буду называть конкретных имен, потому что до конца не разобрался. Но по таким делам, как дело Сутягина, дело Ходорковского, до сих пор не принято основных решений. Мое дело вот уже три года не рассматривается тоже в Европейском суде. Поэтому с Европейским судом все достаточно сложно.

- А что касается позиции Зорькина, то для меня она абсолютно понятна. Если у нас Конституционный суд при председателе Баглае и заместителе Тамаре Морщаковой принимал большей частью абсолютно правосудные решения, то с приходом Зорькина таких решений становится все меньше и меньше. Более того: тех судей, которые начинают возражать, просто убирают. Так вот убрали Кононова, Ярославцева – принципиальных судей, которые имели особое мнение. Раньше особое мнение публиковалось – сейчас этого не делают. Любят говорить, что у нас сейчас либеральный президент Медведев. Но судить надо не по словам! Говорит-то он абсолютно правильные и либеральные вещи. А если вы посмотрите поправки к законодательству – это касается и изменений в Конституции, и изменений в отношении Конституционного суда, и поправок, касающихся уголовного процесса, – то за исключением меры пресечения в отношении лиц, которые привлекаются за экономические преступления, все остальное направлено на сворачивание правосудия в России.

– Какие именно поправки вы оцениваете так негативно?

– Давайте по порядку. Из юрисдикции суда присяжных выведен целый ряд статей Уголовного кодекса, в том числе все государственные преступления, а именно: терроризм, массовые беспорядки. А сегодня любую антиправительственную демонстрацию можно рассматривать как массовые беспорядки. По идее, круг дел, которые рассматривает суд присяжных, по мере демократизации судебной системы, укрепления ее независимости, должен расширяться. Вместо этого юрисдикция суда присяжных сужается. А это очень важный институт.
Данилов, если мне память не изменяет, был оправдан судом присяжных – правда, дело было пересмотрено. Дважды был оправдан Аракчеев – офицер Внутренних войск, которого обвиняли в преступлениях, совершенных во время боевых действий в Чеченской Республике. Дважды! И дважды отменялся вердикт, а потом уже дело рассматривалось без участия присяжных. Далее. Принят целый ряд норм, которые расширяют полномочия Федеральной службы безопасности. А их нужно сужать – до борьбы с терроризмом и контрразведывательной деятельности. Их полномочия в области экономики остаются прежними, а это не что иное, как способ зарабатывания денег.
Сужаются демократические нормы, связанные с Конституционным судом. Это и назначение, а не выборы председателя, это и продление сроков полномочий председателя. То есть судебная реформа движется ровным счетом в обратном направлении.