В своей статье в "Ведомостях", основанной на выступлении на "сенатских чтениях" в Конституционном суде, председатель Высшего арбитражного суда РФ Антон Иванов предложил перейти к системе прецедентного права, тем самым взорвав отечественную юридическую среду. А она в последние годы, после правовой революции 1990-х, на которые пришлись подготовка и принятие Конституции и Гражданского кодекса, двух базовых нормативных документов страны, стала несколько вялой и инертной. И просыпающейся для того лишь, чтобы воспринять — без общественного обсуждения и даже экспертной дискуссии — какую-нибудь конъюнктурную инициативу начальства и шепотом обсудить очередной абсурдный поворот во втором деле ЮКОСа.
Эффект от взрыва оказался чувствительным еще и потому, что не только российское, но и советское право вполне можно было отнести к континентальной, романо-германской правовой семье, для которой в отличие от англосаксонской семьи, где право творилось судами, закон важнее судебного решения. "Не примеры, а законы имеют юридическую силу", — сказано в кодексе Юстиниана VI века. И сломать в одночасье веками складывавшиеся представления о праве, несмотря на правовой нигилизм "натур русских" и десятилетия применения "революционного правосознания", практически невозможно. Да и вряд ли это нужно в полном объеме и реалистично.
К тому же институционализация прецедентов, скажем, в уголовном праве при наличии латентных или открытых политических процессов может привести к трагическим последствиям. У нас и так сажали "ученых-шпионов" на сталинского размера сроки лишения свободы словно бы в соответствии с одним "прецедентом", тщательно отшлифованным изощренным чекистским умом. А о "прецедентах" в экономических уголовных процессах и говорить нечего — из числа сидящих в зонах умных и креативных людей можно было бы составить не одну эффективную инновационную частную компанию.
Но почему, собственно, завел разговор о прецеденте, и разговор не только и не столько академический, Антон Иванов? Очевидным образом — не от хорошей жизни. И не от хорошей жизни он произнес возбудившие многих слова о том, что правовая определенность важнее независимости судьи. Да, наверное, прецеденты снижали бы роль судьи. Но они же и минимизировали бы возможности судейского произвола, о чем Иванов, очевидно, постеснялся сказать в высоком судейском присутствии. А этот произвол, порожденный иной раз глупостью, нешироким кругозором, коррумпированностью, и порождает в судебной системе свои маленькие "квазипрецедентики", чрезвычайно вредные в том числе и для хозяйственного оборота.
Главное же — попытка обратиться к элементам прецедентной правовой системы, когда, впрочем, прецеденты устанавливают только высшие суды, — это следствие переусложненности некоторых отраслей российского права, например налогового, и его внутренней противоречивости. Доходящей до того, что иной раз его невозможно применять.
Напомним, что после дискуссии глава Высшего арбитражного суда ответил на вопросы журналистов. Один из них касался возможности всенародного выбора судей, в том числе высших инстанций.
- Я думаю, это невозможно, — был ответ Антона Иванова. — У нас в стране 30 000 судей. Это профессионалы своего дела. Выбирать их? Не представляю… Подобного нет ни в одном государстве мира. Это и не нужно.
