Обратная сторона свободы
Свобода слова, дарованная среди прочих политических свобод Манифестом от 17 октября 1905 года, была долгожданной. Пресса, уставшая от цензурных запретов и системы административных взысканий, налагаемых органами власти без решения суда, то бунтовала, то приспосабливалась, но в целом ждала перемен. И потому отмена предварительной цензуры и восстановление судебного порядка разрешения дел о преступлениях печати, предусмотренные Временными правилами о повременных (периодических. — Прим. ред.) изданиях от 24 ноября 1905 года, были восприняты российской журналистикой с большим воодушевлением.
Сотни сатирических изданий, появившихся в то время, вздохнули полной грудью, почти не чувствуя границ и не особенно сдерживая себя, но почти сразу чуть не задохнулись от реакции власти. Оказалось, что последующая, карательная, цензура ничуть не лучше предварительной и что благодаря судам влиять на прессу можно так же эффективно. Современники говорили о поголовном преследовании журналистов, а газеты грустно шутили, что редакторы газет и журналов чаще сидят в заключении, чем работают.
Почти не имея возможности высказываться открыто и снова пытаясь приспособиться, журналисты прибегали к старому доброму эзопову языку, освоенному ими еще в XIX веке. Намеки, аллюзии, игра слов, перенос действия в другие страны — пресса в совершенстве владела целым арсеналом приемов. Читатели знали этот язык не хуже журналистов и, как правило, прекрасно понимали заложенные в публикациях смыслы. Понимали и цензоры, инициировавшие судебное преследование журналистов.
Намеки, аллюзии, игра слов, перенос действия в другие страны — пресса в совершенстве владела целым арсеналом приемов. Читатели знали этот язык не хуже журналистов. Понимали его и цензоры, инициировавшие судебное преследование.
В распоряжении правоохранителей был целый ряд статей, карающих за преступления печати. Наиболее часто в отношении журналистов применялись статьи 103, 128 и 129 Уголовного уложения 1903 года, предусматривающие наказания за преступные деяния против императора и членов императорского дома, основ государственного строя и порядка управления. Так, статьей 103 была предусмотрена ответственность за оскорбление, в том числе публичное, царствующего императора, императрицы или наследника престола, угрозу им, надругательство над их изображением; статьей 128 — за оказание дерзостного неуважения верховной власти, порицание установленного законами образа правления или порядка наследия престола; статьей 129 — за публичное произнесение или распространение сочинений, призывающих к учинению бунтовщического или изменнического деяния, к ниспровержению существующего в государстве общественного строя, к неповиновению или противодействию закону, законному распоряжению власти, к совершению других тяжких преступлений.
Тюремные сроки, назначаемые редакторам, делали невозможным выпуск газет и журналов. Именно тогда появились зиц-редакторы — подставные лица, формально ставившие свою подпись под выпуском периодического издания и несущие ответственность в случае редакционных правонарушений. Приглашали их исключительно с целью отсидки, и размах этого теневого явления в российской прессе подтверждал, что сидеть приходилось часто.
Но и оправдательные приговоры тоже выносились. Во многом благодаря ораторскому мастерству знаменитых адвокатов, защищавших газетчиков в судах. Одним из них был петербургский присяжный поверенный Оскар Грузенберг. Выстраивая линию защиты в делах о преступлениях печати, он нередко загонял суд в логическую ловушку, из которой выход был только один — оправдание подсудимого.
«В мундире расшитом болван»
В начале 1906 года в сатирическом журнале «Забияка» под заголовком «Пародия» было напечатано стихотворение в подражание лермонтовскому «На севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна»:
«В храмине богатой сидит одиноко
В мундире расшитом болван,
И дремлет, качаясь, работать не может, —
В глазах красноватый туман.
И снится ему, что в Москве златоглавой,
У самых кремлевских ворот,
Приятель его, «адмирал сухопутный»,
«Дубасит» шрапнелью народ».
Обложка журнала «Забияка»
В целом намек был прозрачен: в декабре 1905 года в Москве под руководством генерал-губернатора Федора Дубасова было подавлено вооруженное восстание. Но внимание цензоров привлек «болван», в котором они усмотрели характеристику императора Николая II. Номер журнала был конфискован, а редактор Зузерович-Клебанский был привлечен к суду по статье 129 Уголовного уложения за распространение сочинений, побуждающих к ниспровержению существующего в государстве общественного строя.
На редакционном совещании было решено все отрицать и говорить, что имели в виду совсем не императора, а морского министра адмирала Бирилева. И даже доказательство в суде приводили: дескать, никакой царь не «приятель» московского генерал-губернатора Дубасова. Вот Бирилев — да, и если он чем-то обижен, то пусть обращается в суд в порядке частного обвинения, но это, как говорится, совсем другое дело. Суд аргументам не верил.
Редактора спасла речь адвоката. Грузенберг сказал в защиту подсудимого: «Когда обвиняемый и все свидетели определенно утверждают, что стихотворение направлено против адмирала Бирилева, меня удивляет, что суд старается всеми силами доказать, что слово «болван» может относиться только к тому лицу, интересы которого защищает 129 статья». [1]
Зузеровича-Клебанского оправдали. Впрочем, вскоре он был осужден по статье 128 за неуважение к Верховной власти, а издание «Забияки» запрещено.
Витте в постели с Россией под портретом императора
Грузенберг не раз использовал риторический прием, в основе которого лежал тезис, что «для обвинения преступность инкриминируемых статей и стихов должна быть объективно ясна, а не субъективно допустима» [2]. Те же аргументы можно увидеть, например, в делах по обвинению в государственных преступлениях редактора журнала «Сигнал» Корнея Чуковского.
Журнал, появившийся в ноябре 1905 года, имел антиправительственную направленность и был довольно резок. Уже второй номер вызвал недовольство Главного управления по делам печати, а материалы третьего номера легли в основу уголовного дела. Признаки преступлений были усмотрены в нескольких публикациях. Например, стихотворение Ольги Чюминой «Средневековая баллада» содержало нелестные намеки на Великую княгиню Марию Павловну — супругу Великого князя Владимира Александровича, третьего сына Александра II.
«Я — не дама демимонда,
Я — принцесса Требизонда,
По-венгерски «Поль-Мари»,
В ресторанах с итальянцем
И с лихим преторианцем
Распивала я Помри», —
резвился журнал, разъясняя в примечании к имени Поль-Мари, что «по-венгерски имя ставится не впереди, а позади отчества или фамилии», и тем самым почти не оставляя читателю шансов для других интерпретаций. На первой странице обложки премьер-министр Витте проводил медовый месяц в постели с Россией под портретом, напоминающим портрет императора, а на последней странице он же штопал двуглавого орла.
«Сигнал». 1905. № 3
Эти и другие материалы номера были квалифицированы по статье 106 (оскорбление члена императорского дома), статьям 103 и 128. В отношении Чуковского было возбуждено уголовное преследование, но вскоре благодаря усилиям Грузенберга, представляющего интересы редактора «Сигнала», оно было прекращено за отсутствием признаков преступления. В определении Судебной палаты, принявшей во внимание доводы жалобы Чуковского на возбуждение уголовного преследования, говорилось, что «для ответственности за оскорбления кого-либо в статье или изображение без названия имени и титула оскорбленного, необходимо, чтобы по содержанию этой статьи или рисунка можно было легко распознать личность, имевшуюся в виду оскорбителем; например, когда приведены такие отличительные черты характера или наружности, которые свойственны исключительно только одному оскорбленному лицу, или когда приведены такие общеизвестные факты и обстоятельства из жизни данного лица, которые никому другому присвоены быть не могут, и т. п. Иными словами, надругательство над кем-либо в статье или изображении должно быть, как это указано в жалобе обвиняемого, объективно-явно, а не субъективно допустимо только» [2].
И хотя прокурор Судебной палаты Камышанский в своем протесте на определение писал, что намеки на самом деле довольно прозрачны и читатель прекрасно понимает истинный смысл таких публикаций, протест был оставлен без последствий [2].
«Коля Р.»
Более ярко аналогичная позиция защиты была представлена в судебном заседании по второму уголовному делу в отношении Чуковского, возбужденному по материалам 4-го номера журнала.
«Дорогая редакция! Мне очень хочется получать ваш милый журнал, но мама мне не позволяет. Коля Р.», — продолжал журнал балансировать на грани двусмысленностей. В другой публикации, опять же намекая на царя, журналисты шутили, что «некий злоумышленник назначил бывшего одесского градоначальника нижегородским губернатором». На обложке журнала несколько генералов душили кого-то в кровати, а на одном из рисунков человек стрелял в кого-то «по-видимому, в дворцовой зале». В этих материалах Санкт-Петербургский цензурный комитет усмотрел намеки на императора и преимущественно квалифицировал деяния по статье 103.
Рисунок, где человек, похожий на Витте, продавал еврею двуглавого орла, потянул на статью 128, а стихотворение со строками:
«В ком кровь кипит, в ком сердце есть —
За все, за годы униженья,
За кровь, за слезы, за мученья —
Месть! Месть!»
на статью 129 Уголовного уложения.
Присяжный поверенный Оскар Грузенберг
То, что цензоры зачастую верно угадывали заложенные в публикациях смыслы, признавали сами журналисты. Например, Чуковский позже подтверждал, что генералы на обложке действительно душили именно императора: «Мы пророчили ему [царю] такой же конец, какой постиг его прапрадеда Павла» [2]. Другой вопрос, достаточно ли было этих догадок для юридической квалификации деяний как государственных преступлений.
Второе дело дошло до суда, и по всем пунктам обвинения Чуковский был оправдан благодаря адвокату. Речь защитника известна нам по воспоминаниям писателя. Чуковский рассказывал: «Но вот он [Грузенберг] встает, словно нехотя, и негромким мечтательным голосом говорит, обращаясь к судье:
— Представьте себе, что я — ну хотя бы вот на этой стене — рисую, предположим, осла. А какой-нибудь прохожий ни с того, ни с сего возмущается: «Как ты смеешь рисовать прокурора?» (Неистовый звонок председателя). Кто оскорбляет прокурора? Я ли, рисуя осла, или тот беспардонный прохожий, который позволяет себе утверждать, будто в моем простодушном рисунке он видит почему-то черты уважаемого нами судебного деятеля? Дело ясное: конечно, прохожий. То же происходит и здесь. Что делает мой подзащитный? Он рисует какого-то дегенерата, пигмея и выродка, а Петр Константинович Камышанский [прокурор] имеет смелость утверждать всенародно, будто это (тут он передразнивает голос своего оппонента) — священная особа его императорского величества, ныне благополучно царствующего государя императора Николая II. Пусть он повторит эти слова, и мы будем вынуждены привлечь его, прокурора, к ответственности, применить к нему, прокурору, грозную сто третью статью, карающую за оскорбление величества!
«Представьте себе, что я — ну хотя бы вот на этой стене — рисую, предположим, осла. А какой-нибудь прохожий ни с того, ни с сего возмущается: «Как ты смеешь рисовать прокурора?»
Вот когда пригодилась Грузенбергу его импозантная сановитая внешность! Выпятив крахмальную грудь и глядя сверху вниз на прокурора, он допрашивает его, как подсудимого:
— Итак, вы утверждаете, что здесь, на этой карикатуре, изображен государь император? И что в этих издевательских стишках говорится о нем? И вот в этой заметке тоже?
Вопросы сыплются один за другим. А прокурор Камышанский растерянно мигает подслеповатыми глазками и не отвечает ни слова» [3].
В итоге суд учел позицию защиты: по-другому поступить было сложно. По всем изначально предъявленным пунктам обвинения Чуковский был оправдан, но в приговоре неожиданно появились новые обвинения, на основании которых издание журнала было приостановлено, а подсудимый приговорен к заключению в крепости на полгода. Кроме того, суд запретил Чуковскому в течение пяти лет редактировать или издавать какое-либо периодическое издание. В кассационной жалобе он возражал против обвинений, которые он не имел возможности оспорить в судебном заседании. Судя по тому, что сидеть Чуковскому не пришлось, эти доводы были услышаны [2].
Победу в суде Чуковский всегда считал заслугой Оскара Грузенберга. Как отмечал писатель в мемуарах, свою «Книгу о современных писателях» он посвятил знаменитому адвокату, напечатав на ее первой странице: «Оскару Осиповичу Грузенбергу, защитнику книг и писателей».
Автор: Ольга Арсентьева
___________
1. Голдобин А. Забияка // Цензура в России в конце XIX — начале XX века. Сб. воспоминаний / Сост. Н. Г. Патрушева. — СПб., 2003.
2. Лавров А. В. Как Корней Чуковский не стал политическим заключенным // Русская литература. — 2016. — № 2.
3. Чуковский К. Сигнал // Собрание сочинений в 15 т. Т. 4. — М., 2012.