На суде по "делу "Оборонсервиса"" перешли к новой теме – продаже здания и акций института, который занимался проектированием для нужд Минобороны, и в частности работал над созданием практически всех советских и российских космодромов и других объектов стратегического значения. Один из сотрудников рассказал о безуспешной борьбе с приватизацией и заверил, что версия защиты об убыточности института и, следовательно, необходимости его продажи несостоятельна.
– Институт с уникальными разработками, специалистами, единственный, занимающийся проектированием полигонов и космодромов, – убыточный! – сокрушался в начале процесса по "делу "Оборонсервиса"" в Пресненском районном суде Москвы прокурор Виктор Антипов по поводу "31-го государственного проектного института специального строительства" (31-й ГПИСС). А вчера в суде речь пошла о продаже самого института и его недвижимости. Прокуроры доказывают, что эти операции были аферами, в которых виновна Евгения Васильева, экс-директор Департамента имущественных отношений Минобороны (ей инкриминируются 12 эпизодов по ст. 159, 174.1, 285 и 286 УК РФ (мошенничество, легализация денежных средств или иного имущества, превышение и злоупотребление должностными полномочиями – до 10 лет лишения свободы) и несколько других фигурантов "дела "Оборонсервиса"".
При этом на сделки, связанные с 31-м ГПИСС, по подсчетам следователей, приходится большая часть ущерба – 2,1 млрд руб. из трех. По версии обвинения, Васильева, составила докладную записку, что институт является убыточным и работает только за счет сдачи недвижимости в аренду, а потому все надо продать. В итоге в 2011 году комплекс зданий 31-го ГПИСС на Смоленском бульваре был продан за 1,63 млрд руб. (обвинение считает, что цена должна быть выше на 505 млн руб.), а акции – за 142 млн руб. (по версии обвинения, их стоимость составляла 2,25 млрд руб.). Сделать это, по мнению следствия и прокуратуры удалось благодаря Юрию Грехневу, знакомому Васильевой, ее ставленнику на посту гендиректора института. Он якобы скрыл наличие на счетах института 1 млрд руб. и вывел еще 150 млн руб. Теперь он сидит на скамье подсудимых в одном зале с Васильевой, обвиняясь по трем эпизодам по ч. 4 ст. 159.
Покупателем же стали, как считает гособвинение, как и в случае с другими активами, контролируемые Васильевой структуры. Недвижимость на Смоленском бульваре купило ООО "Теорема", и 70% акций института – ООО "Вита Проджект". Еще 29,9% акций досталось ОАО "Сосновоборэлектромонтаж", совладельцем которой был бизнесмен Григорий Нагинский, побывавший также в креслах сенатора, замминистра обороны и руководителя Спецстроя.
Директива – подтверждение целесообразности
Сначала о ситуации, как она выглядела извне, рассказывал заместитель гендиректора ОАО "Оборонсервис" Сергей Штыкулин, входивший также в совет директоров "Оборонстроя" – материнской компании для 31-го ГПИСС.
– А в [его] заседаниях вы участвовали? – спросил прокурор Андрей Обухов.
– Как таковых заседаний не было. Я ни на одном не присутствовал, – ответил Штыкулин. По его словам, к нему, как правило, приезжал представитель корпоративного управления "Оборонстроя" или ДИО и представлял директиву министра обороны Анатолия Сердюкова (обвинялся в халатности [ч. 1 ст. 293 УК – до трех месяцев ареста], был амнистирован). С ней, продолжал Штыкулин, он всегда знакомился и на ее основании ставил подпись в протокол заседания совета.
Когда прокуроры спросили его о сделках, касающихся 31-го ГПИСС, которые обвинение считает аферами, то он их не вспомнил. И, судя по следующим его словам, и не должен был. "Это имущество Минобороны, и директива министра – это подтверждение целесообразности сделки. Я не мог подумать, что за директивой министра может стоять что-то нехорошее, – объяснил Штыкулин. – Ни одного документа без директивы министра я не подписывал. Я вникал в документы, в решения министра обороны. И ставил свою подпись".
– Я правильно понял – вы вникали в соответствие директивы содержанию протокола? – переспросил Обухов.
– Снять вопрос! – хором потребовали адвокаты.
– Вопрос снят! Он говорил, что директиву читал и что голосовал в соответствии с директивой. Все! – раздраженно отрезала судья Татьяна Васюченко. А потом пресекла еще несколько попыток прокуроров задать вопросы об участии свидетеля в заседаниях совета директоров "Оборонстроя". "Суд не должен выслушивать по сто раз одно и то же!" – резюмировала она.
"Институт вошел в стопор"
Изнутри положение дел описывал бессменный главный инженер проекта 31-го ГПИСС с 1973 года Юрий Шукаев. Он был категорически не согласен с тем, что институт был убыточным и существовал только от сдачи своей недвижимости в аренду. С проблемами, на памяти Шукаева, институт столкнулся дважды – в связи с преобразованием из ФГУП в ОАО в 2009 году, и в 2011-м, когда не заключались договоры на проектно-изыскательские работы по госзаказу.
Акционирование по модели, когда институт должен был стать "дочкой" "Оборонстроя", столкнулось с оппозицией в коллективе. "Когда вышел указ президента и приказ министра обороны, мы готовили обращения в суды, в том числе по поводу несогласия коллектива с той формой акционирования, которую нам предлагали… Которая была нам навязана. И я был уполномочен обратиться с иском в ВС, потом по месту жительства в Савеловский суд, по [месту нахождения] Минобороны – в Пресненский", – рассказывал Шукаев. По его словам, он и его коллеги считали, что акции должны были находиться напрямую в федеральной собственности, а институт – стать стратегическим предприятием.
Вторым беспокоящим моментом, по его словам, были слухи о переезде института в Балашиху, где располагался "26-й центральный научно-исследовательский институт", ставший после реорганизации филиалом 31-го ГПИСС. "Сотрудники института опасались: если институт переведут в область, то старые кадры просто уволятся, – говорил он. – Мы понимали, что здание в центре Москвы – лакомый кусок".
Ситуацию же в 2011 году Шукаев назвал сбоем. "Все функции по заключению контрактов были переданы министру обороны. И договоры в течение года не заключались", – описал ситуацию главный инженер.
– А в связи с чем? – спросила прокурор Вера Пашковская.
– Не могу ответить, – сказал Шукаев. – Нам просто не объясняли и не говорили, почему контракты не заключаются. На тот момент у нас атмосфера в институте изменилась. Мы ничего не понимали, и руководство с нами не очень общалось в тот момент.
Затем Пашковская спросила о смене руководства, имея в виду увольнение Александра Климова, сына Михаила Климова, которого Шукаев назвал "основополагающим руководителем, который все поднял".
– Как мы понимали, Климов был на стороне коллектива. Он тоже понимал, чем нам акционирование грозит. И я думаю, это один из тех моментов, что послужили его снятию с должности. Для него это был очень болезненный момент. Мы сами проектировали здание на Смоленском бульваре, – подчеркнул свидетель. Информацию о том, что оно продано, официально до коллектива никто не доводил. "У нас информация стала очень дозированной. Мы не могли ее получить от руководства. Мы стали узнавать сами, я узнавал либо из СМИ, либо в интернете. Но она была непроверенной, и мы не понимали, это правда или нет. Узнали мы по факту".
– Какие были последствия? – спросила Пашковская.
– Институт вошел в стопор, – ответил Шукаев. – Мы поняли, что самое печальное и страшное стало происходить. Каждый квартал стало меняться по директору: Дынькова, Грехнев, Балановский, Петрушов… С приходом этих людей у нас информации не было вообще никакой. Из разных источников мы слышали, что есть ООО "Теорема"…
– Интернет, "Теорема", непроверенные источники, ЦРУ! – недовольно пробурчал себе под нос адвокат Васильевой Дмитрий Харитонов.
– Если не считать интернет, то это еще и работники нашего финансового отдела, – ответил на это Шукаев. С продажей акций предприятия, по словам свидетеля, все происходило так же – коллектив узнал об этом из интернета, а доподлинно – "чуть ли не с приходом следственной группы".
Сменщиков Климова – "исполняющих обязанности" – Шукаев охарактеризовал весьма критично. "Приходили люди абсолютно непрофессиональные. Госпожа Дынькова (приговорена к четырем годам колонии-поселения за махинации с недвижимостью в Москве на Большой Полянке. – "Право.Ru") ходила с охраной, и это удивительно и непонятно. Но все-таки один раз она собрала нас – главных инженеров и начальников отделов, – чтобы по крайней мере познакомиться. Последующие директора этого сделать не удосужились, а в проектном деле главная рабочая лошадь – это главные инженеры и начальники отделов", – рассказывал он.
– Вы видели хоть один документ, подписанный мною как временно исполняющим обязанности гендиректора? – спросил Грехнев.
– Видел, можем его поднять, – ответил свидетель.
– Вы неправы! Я был гендиректором! – едва ли не обиженно ответил подсудимый. – Вам известно мое образование, мой опыт работы? Вы делаете выводы на основе того, что я вас ни разу в кабинет не пригласил? Я, между прочим, должность эту занимал восемь месяцев, а не квартал! – распалялся Грехнев.
– Восемь месяцев? Даже меньше года, – свысока взглянул на него свидетель.
– А Васильева имела какое-либо отношение к финансовой деятельности института? – спросила Пашковская.
– Нам говорили, что да. И мой непосредственный начальник говорил, и заместители директоров.
Затем последовала всеобщая перепалка. После акционирования института в 2010 году, по словам свидетеля, кардинально изменилась ситуация с архивами: было необходимо освобождать площади, и в связи с этим большой объем документации пришлось уничтожить. Происходило это, как сказал Шукаев, в 2010-2011 годах. Прокурор Обухов ухватился за тему и задал вопрос о судьбе архива с документами, содержащими гостайну, и действиях сотрудников института. "Бред! Полковник, – раздалось в адрес Обухова со стороны стола, за которым сидели защитники. – Вы что, не знаете закона? Есть закон о гостайне! Ваша честь, ну невозможно!"
– Прошу суд сделать замечание за слова типа "бред"! Это непрофессионально! – вставила прокурор Пашковская, а адвокат Харитонов задал Шукаеву свой вопрос:
– Вы исполняли работу по объектам при новых гендиректорах? Провалов не было?
– Мы работали. Но провалы были – нам перестали платить премии.
– Может, вы неприбыльными стали? – предположил адвокат. Ответом ему было молчание.
– Чем вам был так плох переезд в Балашиху?
– Вопрос снят, он уже пояснял! – вмешалась судья Васюченко.
– Я хочу понять, они институт спасали или им не хотелось уезжать! – не отставал Харитонов.
– Вот вы работаете адвокатом в Москве? А мы начинаем в 8.30 и, что такое добираться до Балашихи, прекрасно знаем! – раздраженно ответил на это Шукаев и не удержался, чтобы не рассказать, что сейчас дела у института идут хорошо. "Месяц назад нас посетил Сергей Кужугетович Шойгу. За всю историю нашей деятельности такого не было, чтобы министр нами интересовался. Для нас это был отрадный факт", – сообщил свидетель.
Следом были зачитаны показания Александра Гандерова, отвечавшего в институте за воспитательную работу, ныне покойного. Сторона обвинения намеревалось вызвать его в качестве свидетеля, но не успела.
Слова Гандерова на предварительном следствии повторили тезисы свидетельств Шукаева. Он говорил о рабочей группе для недопущения реорганизации института, об отсутствии информации со стороны руководства о планах по реализации здания и об отмене премий. А идею о переводе института в Балашиху, по словам Гандерова, высказывал Грехнев.
Копию свидетельства о его смерти в суд принес Шукаев, а адвокат Васильевой Хасан-Али Бороков принялся было выспрашивать у свидетеля, откуда у него свидетельство о смерти, но его осадил другой защитник, Тимофей Гриднев. "Нет возражений, конечно [о приобщении документа к делу]! Над такими вопросами шутить, что ли? Над смертью не шутят", – исподлобья взглянул он.
А судья Васюченко на прощанье позаботилась о здоровье подсудимых. "Вот мне не нравится – все кашляют все время! Вот вы так легко одеты! Не говорите потом, что заболели, – сказала она Ларисе Егориной, закрывая заседание. – Лариса Михайловна, не кашляйте. И одевайтесь теплей!
Сегодня допрос свидетелей продолжается.
