Автор: Нина Маливанова
Будущий основатель абстракционизма и теоретик искусства, писатель и поэт Василий Кандинский с отличием окончил юридический факультет Императорского московского университета и был оставлен в нем преподавать. Уже в 30 лет он получил предложение занять место профессора юриспруденции в престижном Дерптском университете в Тарту, но отказался и, навсегда простившись с правоведением, уехал в Германию учиться живописи.
Причины, побудившие 18-летнего выпускника Одесской гимназии Василия Кандинского в 1885 году подать прошение ректору Московского университета о зачислении на юридический факультет, доподлинно не известны. Среди его биографов распространено мнение, что такой выбор был сделан по желанию родителей. Однако эта версия противоречит сохранившимся воспоминаниям Кандинского об отце Василии Сильвестровиче. По свидетельству сына, Кандинский-старший с необыкновенным терпением относился ко всем его "прихотям и перескакиваниям с одного поприща на другое", говорил с ним как старший друг и "в самых важных обстоятельствах не употреблял ни тени насилия" над ним. Как бы то ни было, именно юрфаку МГУ были отданы 10 лет жизни будущего художника.
Позднее, вспоминая о своих студенческих годах, Кандинский писал, что "среди многого, многого тяжелого и ужасного мало настоящих светлых воспоминаний". Одни из самых светлых и дорогих из них были связаны с его научным руководителем Александром Ивановичем Чупровым – "одним из редчайших людей", которых он повстречал в жизни.
Чупров, по свидетельству современников, был в то время самым популярным и либеральным профессором на юридическом факультете. Он преподавал на кафедре политической экономии и статистики и являлся одним из организаторов первой всероссийской переписи населения 1897 года. В его доме бывали судья и судебный оратор Анатолий Федорович Кони, председатель Первой Государственной Думы Сергей Андреевич Муромцев, член Государственного совета Максим Максимович Ковалевский и другие видные деятели эпохи. С Чупровым у Кандинского сложились близкие личные отношения, о чем свидетельствует их переписка, не прекратившаяся даже после ухода последнего из юриспруденции. Без внимательной поддержки Чупрова и его доброго участия в судьбе ученика, возможно, Кандинскому было бы сложнее решиться на крутой поворот в своей карьере.
Но пока до этого поворота было далеко, Кандинский мучился с историей римского права. Этот предмет давался юноше сложнее всего и даже послужил причиной чуть ли не единственной его серьезной неудачи на экзаменах (отметка "неудовлетворительно" была поставлена "за отказом от испытания"). Кандинский вспоминал, что поначалу римское право привлекало его "тонкой своей сознательной, шлифованной конструкцией", но в конце концов не удовлетворило его "славянскую душу своей слишком схематически холодной, слишком разумной и негибкой логикой".
Напротив, история русского права и обычное право вызывали в нем "чувства удивления и любви, как свободное и счастливое разрешение сущности применения закона". С признательностью вспоминал он лекции профессора Александра Никитича Филиппова. От него Кандинский впервые услышал о принципе "глядя по человеку", на котором основывалась квалификация преступных деяний на Руси. Этот принцип импонировал ему потому, что в основу приговора он положил "не внешнюю наличность действия, а качество внутреннего его источника – души подсудимого. Какая близость к основе искусства!"– отмечал Кандинский в автобиографическом очерке "Ступени".
Также какое-то время он был заинтересован уголовным правом. В основном его привлекала популярная тогда теория Чезаре Ломброзо, первым уделившего пристальное внимание личности преступника.
В 1889 году по настоянию врачей Кандинский, страдавший "сильно выраженною общею слабонервностью", взял академический отпуск и отправился поправлять здоровье в Европу. К учебе он вернулся через два года, а еще два года спустя, в 1993 году, закончил университет с дипломом первой степени.
Находящийся на хранении в Центральном историческом архиве Москвы диплом Кандинского содержит отметки "весьма удовлетворительно" (аналог современного "отлично") по 12 предметам, а "удовлетворительно" ("хорошо") – по трем: истории римского права (которую, судя по всему, все же удалось сносно освоить), уголовному судопроизводству и международному праву.
В феврале 1893 года Кандинский становится действительным членом Московского юридического общества. По рекомендации Чупрова, его оставили на два года для подготовки к профессорскому званию и написанию диссертации на кафедре политической экономии и статистики. Чупров в отзыве на прошение Кандинского к ректору высказывал убеждение, что из него "может выработаться со временем полезный научный деятель". Адресованное Чупрову по этому случаю письмо Кандинского от 27 мая 1893 года свидетельствует, что в то время занятия наукой еще привлекали его. "При Вашем добром участии, – пишет благодарный ученик, – мне удалось теперь вступить на путь, давно составлявший предмет моих мечтаний".
Действительно, юридические науки Кандинский, по его собственному признанию, любил. Но вызываемые ими чувства "бледнели при первом соприкосновении с искусством, которое только одно выводило меня, – вспоминал он в "Ступенях", – за пределы времени и пространства. Никогда не дарили меня научные занятия такими переживаниями, внутренними подъемами, творческими мгновениями". Эти переживания он описывал так: "Уже в детские годы мне были знакомы мучительно-радостные часы внутреннего напряжения, часы внутренних сотрясений, неясного стремления, требующего повелительно чего-то еще неопределенного, днем сжимающего сердце и делающего дыхание поверхностным, наполняющего душу беспокойством, а ночью вводящего в мир фантастических снов, полных и ужаса, и счастья". Среди первых ярких воспоминаний Кандинского – краски, кисти, карандаши, овальная фарфоровая палитра и даже запах скипидара – "такой обворожительный, серьезный и строгий".
Однако в студенческие годы собственные силы казались ему еще чересчур слабыми для того, чтобы "признать себя вправе пренебречь другими обязанностями и начать жизнь художника". Она казалась ему "безгранично счастливой", а занятия искусством – непозволительной роскошью.
Но побороть любовь к живописи было невозможно. В составленной намного позднее автобиографии он уже прямо писал: "Вплоть до тридцатого года своей жизни я мечтал стать живописцем, потому что любил живопись больше всего, и бороться с этим стремлением мне было нелегко. <…> В возрасте тридцати лет мне явилась мысль — теперь или никогда. Мое постепенное внутреннее развитие, до той поры мною не осознававшееся, дошло до точки, в которой я с большой ясностью ощутил свои возможности живописца, и в то же время внутренняя зрелость позволила мне почувствовать с той же ясностью свое полное право быть живописцем".
Об этом внутреннем перевороте Кандинский и написал Чупрову 7 ноября 1895:
"Я решил оставить свои занятия наукою. Ваше постоянно доброе отношение ко мне возбуждает во мне сильное желание сказать Вам о причинах, вызвавших мое решение.
Прежде всего я убедился, что неспособен к постоянному усидчивому труду. Но во мне нет еще более важного условия — нет сильной, захватывающей все существо любви к науке. А самое важное — во мне нет веры в нее. Почему — на это трудно ответить: вера не знает никаких "почему". Но сложилось мое неверие постепенно, долго я верил, а быть может, потому и любил науку. Так как такие разочарования случались со мною и раньше, то я старался, насколько мог, проверить себя и вижу и до сих пор, что время еще дальше отдаляет меня от прежних занятий. И чем дальше идет время, тем все сильнее притягивает меня к себе моя старая и прежде безнадежная любовь к живописи".
И даже поступившее в 1896 году из знаменитого в те годы Дерптского университета (ныне Тартуский университет в Эстонии) предложение занять место профессора юриспруденции, сулившее блестящую карьеру, не изменило его намерений. Тридцатилетний Кандинский, приняв для себя окончательное решение "выбросить за борт результаты многих лет", уезжает в Мюнхен, один из центров художественной жизни тех лет.
Тогда ему казалось, что время, проведенное на юридическом факультете, было им потеряно. Однако в 1913 году 46-летний Кандинский писал: "Скачки в сторону, которые случались со мною на этом все же прямом пути, в общем результате не были для меня вредны, а различные мертвые моменты, в которые чувствовал я себя обессиленным, которые я считал иногда концом моей работы, бывали зачастую лишь разбегом и набиранием внутренних сил, новой ступенью, обусловливавшей дальнейший шаг".
Автор благодарит научного сотрудника Музея истории юридического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова Геннадия Николаевича Рыженко за помощь в подготовке материала.
