В начале августа мы рассказывали о письме председателю ВАС РФ Антону Иванову партнера международной юрфирмы Baker & McKenzie Эдуарда Бекещенко, который упрекнул руководителей судов в невнимании к проблеме борьбы с коррупцией. Теперь Бекещенко объясняет, зачем на самом деле было сделано это обращение, рассказывает о том, каким мог бы быть антикоррупционный контроль в судах, как должны выглядеть судебные решения, расходящиеся со сложившейся практикой, и о том, можно ли работать в России без взяток.
— Ваше обращение вызвало на "Право.Ru" бурную дискуссию, и большинство ее участников посчитали, что вы просто проиграли дело, а потом попытались оправдаться или переиграть результат с помощью "антикоррупционной" риторики.
— Вопрос не в самом этом деле и попытках повлиять на его исход — дело завершено. Вопрос в том, реагирует ли Высший арбитражный суд на обращения о коррупции. Наше первое обращение по этому же делу не было опубликовано, суды не посчитали его непроцессуальным обращением. При этом на первое письмо ответили, что все дела разные и по-разному решаются. Не сказали даже, была ли проведена проверка — ее и не было. Квалификационная коллегия судей вообще не ответила на нашу жалобу. Если бы ВАС сказал: "Мы проверили факты и не выявили нарушений, всему есть разумное объяснение", — это была бы совсем другая история. Во втором письме я просил о встрече в ВАС, чтобы объяснить, как, на мой взгляд, это должно работать, — мне отказали, сославшись на то, что я хочу изменить решения, принятые судами и вступившие в силу, хотя сроки обжалования истекли. В ситуации, когда у тебя нет возможности пробиться через действующие механизмы, остается только обращение к руководителю системы. Нет такого дела, ради которого стоило бы слать письма председателю ВАС. Но если есть возможность привнести элементы в систему, тогда это стоит делать. Это работа на будущее.
— Напомните суть спора (дело А40-138709/2010, — прим. ред.).
— Есть помещение в здании, которое принадлежит профессиональному арендодателю "Стимул Групп". Наш клиент, российское подразделение телекоммуникационной компании Alcatel-Lucent, занимал там несколько этажей, а затем расторг договор аренды и освободил помещение. После этого стороны осматривали помещение, и арендатор подписал акт приема-передачи помещения от своего имени и передал его "Стимул Групп". Арендодатель держал акт месяц, не подписывая, ссылаясь на недостатки помещения. Через месяц арендодатель подписал-таки акт и принял помещение вместе с указанными им недостатками.
После этого "Стимул" подал судебный иск о взыскании с Alcatel-Lucent платы за дополнительный месяц аренды и неустойки. В первой инстанции иск был частично удовлетворен, потом 9-й ААС отменил это решение. "Если истец не подписывали акт месяц, — это его проблемы. Если с помещением что-то не так, в законе прямо сказано: отремонтируйте и выставьте счет", — сказали судьи апелляционной инстанции. А третья инстанция в лице ФАС МО отменила решение апелляции и взыскала с нашего клиента арендную плату за лишний месяц, причем отдельно идет спор о возмещении стоимости ремонта. Таким образом, трактовка закона, предложенная в данном деле ведет к применению двойной меры ответственности. Арендодатель может не подписывать акт под любыми надуманными предлогами и брать арендную плату за неиспользуемое помещение до того момента, пока сам не соизволит подписать акт.
Нас взяли в процесс, причем на этапе кассации, поскольку у клиента появились основания полагать, что на суд было оказано давление. После чего он решил привлечь в процесс международную фирму.
— Почему клиент не обращался в правоохранительные органы?
— Я не уполномочен давать комментарии по данному вопросу.
— Но если нет фактических доказательств, почему вы озвучили свои подозрения (в письме Бекещенко Иванову говорилось о том, что на судей было оказано влияние, а свидетельствовать об этом может тот факт, что накануне заседания в кассации на его клиента "вышли неустановленные лица", которые сообщили, что судьба спора уже предрешена не в пользу Alcatel-Lucent, и предложили компании "оказать содействие в принятии судьями законного решения" — прим. ред.)?
— Есть линия фактов — то, как развивалось дело. Из состава кассационной "тройки" (судьи Валентина Тихонова, Эдуард Хомяков и Сергей Волков) двое судей ранее участвовали в деле, обстоятельства которого были очень похожи на наши (судьи Тихонова и Хомяков рассматривали дело А41-37248/2010 — прим. ред.). Там также арендодатель задержал подписание акта приема помещения, а потом требовал от арендатора уплаты за лишний месяц аренды, но суд ему отказал, указав, что "арендодатель не вправе требовать с арендатора арендной платы за период просрочки возврата имущества в связи с прекращением договора в случае, если арендодатель сам уклонялся от приемки арендованного имущества". Это именно то, на чем строилось дело Alcatel-Lucent.
И в предыдущем деле, и в нашем было уведомление о расторжении договора аренды; была телеграмма-уведомление; помещение не использовалось ни там, ни там; был акт прямой передачи; формальные причины неподписания акта отличаются, но они были в обоих случаях, как и переписка сторон. Плюс в деле Alcatel-Lucent был еще акт нотариуса об осмотре помещения, который оспаривался истцом, поскольку нотариус не уведомил его заблаговременно. Хорошо, уберем акт нотариуса как не имеющий, по мнению суда, доказательственной силы — чем эти дела отличаются? В первом деле сторона ответчика выиграла вообще без акта. В деле Alcatel-Lucent судьи сказали: "У вас акт нотариуса плохой, поэтому вы проиграли". А остальные доказательства, аналогичные доказательствам, поименованным в решении суда по первому делу, не были приняты во внимание. Если бы судьи сказали, чем именно дело Alcatel-Lucent принципиально отличается, то, возможно, мы ничего бы не предпринимали.
Здесь странно еще вот что: вопросов факта кассация касается крайне редко, обычно она возвращает дело обратно с формулировкой: "доводы стороны направлены на переоценку фактов". Рассмотренная кассационная жалоба полностью подпадала под такую формулировку. Но неожиданно судьи не стали ссылаться на ограниченные полномочия кассационной инстанции и сами проанализировали факты. Опять же, отдельно предсказание (имеется в виду предсказание "неустановленных лиц", о котором говорилось выше — прим. ред.) не является прямым доказательством коррупционного воздействия на решение, но в совокупности складывается достаточно странная картина. И есть признаки воздействия на суд.
— Есть еще один аргумент против "коррупционной версии": слишком маленький объем спора — максимум $2 млн. Какие же должны были быть "взятки судьям", чтобы оправдать риск?
— Я затрудняюсь предположить, "какие должны быть взятки". По моему глубокому убеждению, взяток вообще быть не должно.
— Так какой реакции вы ожидаете от ВАС РФ в ситуации, когда есть признаки коррупции?
— Первый механизм — передать дело в президиум. В президиуме 12 человек, подкупить всех невозможно, судьи слишком высокого уровня, все высококвалифицированные. Если у тебя есть какие-то сомнения по решениям нижестоящей инстанции — рассмотри снова, пояснив логику решения.
Второй механизм — работа квалификационной коллегии судей. В нашем случае от комиссии мы получили письмо о том, что они направили материалы в ВАС, но не получили информации о том, проводилась ли проверка и каковы ее результаты. Отмечу лишь, что с момента обращения прошел год. Хотелось бы, чтобы этот механизм работал более эффективно.
Собственно, вопрос — как должен осуществляться антикоррупционный контроль в судах? Можно действовать, как в корпорациях, когда есть отдельный комплаенс-менеджер, который отвечает за антикоррупционную политику компании и расследует сообщения о коррупции внутри компании и у ее контрагентов. Такую роль мог бы играть один из заместителей Антона Иванова, которому можно было бы направить обращение и изложить факты, свидетельствующие о возможной коррупции. Он, конечно, может сказать: "Мне кажется, представленных фактов недостаточно для того, чтобы проверять судей". Или: "Мы проверили сообщение и, действительно, выявили проблему". Вот что я хочу донести. Если мы признаем, что вопрос коррупции в судах — серьезный, то здесь должно быть, как с терроризмом: неважно, большая угроза или маленькая, мы ее проверяем. И если есть явные признаки коррупции, то надо идти до конца.
— А в других юрисдикциях есть что-то подобное, например, фигура "уполномоченного по борьбе с коррупцией" при высших судах?
— Нет, такой фигуры нет. Но есть разные юрисдикции и разные задачи. Если в стране все спокойно и ничего не случается, то в аэропорту может быть достаточно и одной линии контроля. А если у вас проблемная страна, надо поставить дополнительный контроль.
Показательным делом по борьбе с коррупцией в соседних странах может быть история в Верховном суде Казахстана в прошлом году. Под следствием за взятки оказались 22 судьи, двум из них дали 10 и 12 лет лишения свободы. Дела, в связи с которыми начались проверки, касались возврата налогов. Но службе безопасности было дано добро на разработку этих судей, то есть механизм работал совершенно по-другому. Были собраны доказательства их преступной деятельности, судя по сообщениям в прессе — по результатам санкционированного прослушивания телефонов судей. При этом не произошло утечки информации из следственного органа. И посмотрите: после того, как в Казахстане состоялось это дело, рейтинг страны по версии Transparency International резко пошел вверх.
— А как вы оцениваете те антикоррупционные меры, которые уже предпринимает Антон Иванов?
— Очень положительно. Публикация непроцессуальных обращений — это хорошо, это работает. По поводу прослушивания рабочих телефонов судей — не думаю, что это станет высокоэффективным инструментом, но это — уже сообщение судьям, что ВАС будет бороться с коррупцией.
Чего в судах особенно не хватает: в случаях, когда по схожим делам принимаются разные решения, в них должно быть четко указано, что именно отличается. В прецедентной системе США есть сборник Shepard’s Citations, где собрана история разбирательств по конкретным вопросам. Там можно увидеть, как все дела решались, и если практика меняется, то это может быть оправдано только очень существенными причинами. Возможно, нам поможет аналогичный электронный сервис, в котором можно четко проследить, как суды применяют одну и ту же норму права, и что является важным для принятия решений. Это и есть стабильность судебной системы — она предсказуема, видны четкие установленные правила. Конечно, всегда будут существовать разные решения по похожим вопросам, но должна быть понятна логика таких решений и различия фактов в похожих делах. У нас есть судьи, которые пишут замечательные решения, но есть достаточно много решений, в которых непонятна логика их принятия.
В США [в 1924 году] в знаменитом деле R v. Sussex Justices, ex parte McCarthy был сформулирован фундаментальный принцип судебного процесса: "It is not merely of some importance but is of fundamental importance that justice should not only be done, but should manifestly and undoubtedly be seen to be done". То есть, правосудие должно вершиться таким образом, чтобы для всех было явно и очевидно, что правосудие свершилось. Применение этого принципа в корне изменит отношение к российской судебной системе как внутри страны, так и на международной арене.
— Руководитель Контрольно-аналитического управления ВАС РФ Елена Авакян в июне говорила о том, что ВАС планирует создать новую систему информационного обеспечения арбитражных судов, позволяющую выявлять "отклонения" в судебной практике.
— Это один из главных механизмов, который должен работать. У нас многоступенчатая система судов, что усложняет задачу коррупционеров, поскольку решение должно устоять в нескольких инстанциях. Если дела действительно отклоняются от практики, они должны попадать в президиум, даже если они мелкие.
Два механизма могут работать достаточно успешно. Первый — если у коррупционера не будет уверенности, что решение устоит. Он будет знать, что странное решение ВАС вынесет на президиум и отменит. В такой ситуации нет смысла кому-то платить, потому что результат все равно будет приведен в соответствие с законом. А второй механизм — оценка на уровне уполномоченного заместителя председателя ВАС. Он может обратить внимание на судей, которые принимали странное решение, проверить: если такое решение одно — то не страшно, а если их десяток — то следует присмотреться.
— В арбитражных судах, например, в АСГМ, были попытки привлечь судей к ответственности за коррупционные действия. Скажем, Олег Свириденко жаловался в ККС и СК РФ на судью в отставке Нину Рушайло, но ВККС ему в конечном счете отказала, поскольку Рушайло "не дали объясниться".
— Я уверен, что в случаях с "тихой отставкой" органы судейского сообщества анализируют: есть ли доказательства, чтобы возбудить уголовное дело по факту коррупции? Смогут ли следователи довести дело до суда, а если смогут, то не развалится ли дело? Ведь уровень доказывания в уголовном процессе гораздо выше, чем в любом другом.
Арбитражный суд не может взять на себя функции прокуратуры, полиции и т.д. Поэтому все-таки мне видится система внутреннего контроля по аналогии с антикоррупционными практиками в бизнесе. При этом будет два уровня доказывания: один — для того, чтобы решить, остается судья или нет в судебной системе, второй — есть ли основания для привлечения к уголовной ответственности.
Еще один момент, который дискутируется только применительно к вопросу адвокатской монополии, но он очень важен. В России мы видим, что судьи считают себя одним кланом, адвокаты — другим, корпоративные юристы — третьим. В США, Англии и континентальной Европе есть общее понимание, что люди, которые вершат правосудие и которые им помогают, — это части одного механизма. Система должна работать, и в ее эффективной работе заинтересованы все. Но такое понимание — это вопрос этики, а такие вопросы у нас даже толком не преподаются. Кодекс российской адвокатуры слишком мал, его недостаточно. Правила этики внедряются международными юридическими фирмами, которые применяют правила Американской ассоциации юристов (American Bar Association). Скажем, в законодательстве многих стран вопрос о том, можешь ли ты представлять одновременно и истца, и ответчика, специально не оговорен процессуальными кодексами. Но это нигде невозможно по принципиальным этическим соображениям, а у нас — возможно. Там ты будешь исключен из профессии, если будешь заявлять явно необоснованные иски (frivolous claims). Мы как международная юридическая фирма не можем даже посоветовать клиенту заявить такой иск. Для российских адвокатов возбуждение надуманного спора для затягивания другого дела или получения обеспечительных мер — обычный инструмент. Но адвокаты должны понимать: одно выигранное дело, разрушающее репутацию судов, это стратегически не выгодно для самих адвокатов. Будущее за работой в правовом поле.
— Вы говорили о том, что пресекать практику незаконного влияния на судебные решения можно с учетом антикоррупционных инструментов, которые используются в бизнесе, так называемого комплаенс-контроля. Судя по всему, их появление связано с реакцией на громкие процессы о даче взяток чиновникам крупными компаниями?
— Прежде всего, нужно сказать о самом определении комплаенс-контроля, поскольку в российском офисе Baker & McKenzie я отвечаю за два направления: судебная практика и практика комплаенс. Слово заимствованное, в русском языке аналога нет, и даже в английском языке разные юристы понимают его по-разному. Самое узкое понимание — это борьба с коррупцией, самое широкое — это соответствие работы предприятия законодательству. В широком значении все юристы занимаются комплаенс, поскольку их общая задача — найти такие процедуры деятельности компании, чтобы она работала и получала прибыль, при этом ни в чем не нарушая закон. Это максимальная защита компании на стыке с риск-менеджментом.
Комплаенс берет начало от американского закона о противодействии коррупции за рубежом (Foreign Corrupt Practices Act, FCPA). Он был принят очень давно, в 1977 году, но лет 15 назад начал активно применяться, когда в американское Министерство юстиции пришли энергичные люди, которые и стали воплощать этот закон в жизнь. Действительно, прошло немало судебных дел, и компании стали интересоваться этим законом, поскольку размер рисков резко возрос. Если вы посмотрите практику подобных разбирательств с участием крупнейших компаний (она доступна на сайте Минюста США — прим. ред.), то увидите, что со временем размеры штрафов только растут. В некоторых случаях счет идет на миллиарды долларов.
Помимо увеличения штрафов, у американских госорганов сложилось единое понимание закона и его применения, и отдельная тенденция — сейчас идет преследование физических лиц. Позиция американского Минюста: "Вы приходите со своим бизнесом в новую страну? Расцениваете штрафы по FCPA как "плату за риск" на нестабильном рынке? Это не так. Мы будем преследовать не только компании, которые платят взятки, но и лично директоров, чтобы вы не смотрели на санкции как на плату за бизнес".
Значительная часть любого такого расследования — понять, является ли проблема локальной, ограничена ли она одной страной, либо она глобальная, когда коррупция распространяется на высших менеджеров, которые сидят в Европе, США и т.д. Если граждане Соединенных Штатов "засветились" в том, что они должны были знать о коррупции, но не предпринимали мер для ее прекращения, то правовые последствия наступают уже персонально для них. Компания платит штраф — но и конкретные люди садятся в тюрьму на значительные сроки.
— Россия также вводит новые законодательные нормы, направленные против коррупции, как в этой связи меняется правовая среда для компаний, работающих в России?
— С точки зрения комплаенс и антикоррупционного законодательства, важный шаг — вступление России в Организацию экономического сотрудничества и развития. В начале 2012 года мы присоединились к антикоррупционной конвенции ОЭСР, в Россию приезжала большая комиссия организации, которая исследовала наше законодательство и правоприменительную практику, встречалась с судьями, прокурорами, следователями и т.д. После этого на сайте ОЭСР был опубликован очень хороший анализ законодательства РФ (Phase 1 Report On Implementing the OECD Anti-Bribery Convention In the Russian Federation). По мнению комиссии, российское законодательство после принятия новых нормативных актов, в принципе соответствует законодательству в других странах ОЭСР. Например, у нас установлены очень высокие штрафы за предложения и обещания каких-либо материальных благ для того, чтобы получить или сохранить бизнес. Причем наказываются обещания, сделанные не только представителями компании, но и ее деловыми агентами. Максимальные штрафы — стократная сумма от того, что было обещано или заплачено, но не менее миллиона рублей. Достаточно большая сумма, уже сравнимая с теми санкциями, которые могут налагаться в США и европейских странах. В этой части российское законодательство уже значительно европеизировано.
Соответственно, согласно западной практике, если приходит кто-то и просит продать твою продукцию — твой агент, дистрибьютор или даже разовый покупатель по крупной сделке — то ты должен провести его проверку. Такой подход не чужд и Российской Федерации: то же самое происходит в налоговых делах, компании наказывают за то, что они не приняли меры, чтобы узнать, платит ли контрагент положенные налоги. Сейчас ты должен сделать то же самое, чтобы понять: будет или не будет твой контрагент платить взятки. Проверить — значит предпринять разумные меры для изучения этого вопроса. Понятно, что компании не следователи, их инструменты ограничены. Они могут запросить и получить информацию от партнера, а затем на основании полученных ответов либо информации на рынке принять решение: иметь дело с этой компанией или нет. И даже если ты монополист, а к тебе обратилась компания, которая пользуется репутацией дающей взятки, ты не должен с ней работать. Этого требует законодательство и американское, и российское.
— Но отвергнутый покупатель сразу побежит в антимонопольный комитет и скажет: нарушаются нормы российского антимонопольного закона.
— Да, первый раз такая ситуация была в деле "Ново Нордиска" (компания заплатила наложенный ФАС штраф за отказ от сотрудничества с дистрибьютором, — прим. ред.). Дело дало начало обсуждению проблемы, и после него не было заметных разбирательств на эту тему, поскольку ФАС вырабатывает свой взгляд, как работать с такими ситуациями. У нас два пласта законодательства: антимонопольное и антикоррупционное. Антимонопольное говорит: если ты — доминант, то есть занимаешь существенную долю рынка и можешь своей экономической волей влиять на принятие решений, то ты не имеешь права отказывать в заключении договора. У тебя есть только два основания для отказа: технологическое (я не могу произвести достаточное количество товара, поэтому отказываю) и экономическое (ты мой должник, много мне задолжал, не можешь оплатить, и поэтому я тебе отказываю).
Тяжесть коррупционного правонарушения гораздо серьезнее, чем антимонопольного. Я считаю, что нужно дать гораздо большую свободу компаниям отказывать в сотрудничестве недобросовестным контрагентам, не принимая за точку отсчета приговор по уголовному делу. Просто в уголовном деле уровень доказывания очень высок, ты можешь и не доказать факт дачи взятки, или у следователя не хватит доказательств, чтобы предъявить обвинение. Если мы во главу угла ставим приговор, то у недобросовестных контрагентов может появиться механизм обхода закона. Скажем, компания хочет использовать какого-то дистрибьютора, который может за нее заплатить взятку. Она идет в прокуратуру и говорит: "Не хочу с ним работать, есть публикация в интернете, что он дает взятки". Прокуратура в случае недостаточности доказательств для успешного ведения дела в уголовном процессе говорит: "Не возбуждаем или прекращаем уголовное дело". И у тебя появляется индульгенция: можно заключать с контрагентом договор и работать, поскольку есть "подтверждение" государственного органа.
— В прошлом году вы выступали на конференции, организованной антимонопольной службой, с докладом о противоречиях между действующим антикоррупционным и антимонопольным законодательством. В чем состоят эти противоречия?
— Камень преткновения — именно вопрос об отказе от сотрудничества с недобросовестными контрагентами, он очень щепетильный. Сейчас ФАС пытается выработать взвешенную позицию. Но есть один тезис, с которым все согласны: любые коррупционные взаимодействия начинаются для того, чтобы удалить с рынка конкурентов. Единственная цель, для чего платятся деньги, — это исключить конкурентов. Поэтому цель антимонопольных и антикоррупционных законов одна и та же, и ФАС с этим согласна. Другое дело, как воплощать эту единую задачу. У нас есть достаточно четкое видение того, как это должно работать, мы знаем международную практику и не думаем, что российская практика должна сильно от нее отличаться.
— Как именно проводятся антикоррупционные расследования в других странах?
— Могу привести в качестве примера "дело Bridgestone". Оно началось с антимонопольного расследования, которое выявило признаки того, что компания может быть замешана в выплатах незаконных вознаграждений. При этом было заключено мировое соглашение между компанией и антимонопольным департаментом Минюста США. Bridgestone согласился с тем, что нарушил FCPA. Но штраф был существенно уменьшен, потому что у Bridgestone была система проверки контрагентов, которая работала достаточно эффективно, но дала сбой, и недобросовестное лицо стало контрагентом компании. В мировом соглашении наличие этой системы, включая проверки контрагентов, указано как смягчающее обстоятельство.
Во всех странах, где репутационные риски серьезно влияют на бизнес, компаниям дается большая свобода отказаться от работы с контрагентами. Российская специфика в том, что у нас отказ от сделки весьма популярен как повод для санкций, потому что его легче всего доказывать и трудно оспаривать в судах. ФАС это нравится, они обращаются в суды с такими делами часто и успешно. Другие антимонопольные нарушения гораздо сложнее в доказывании, а это — очень простое. Включил компанию в реестр монополистов, сказал, что у нее 100% рынка, нашел один отказ от сделки, пошел, наказал.
— Есть ли в России дела наподобие Bridgestone, где компании удалось бы доказать, что она проверяла контрагентов, но система дала сбой?
— Таких историй пока нет, в том числе потому, что статья 19.28 КоАП РФ введена недавно. Судебная практика еще недостаточно сформирована. Прокуратура смотрит приговоры за взяточничество либо мошенничество и передает в суд дела против компаний, которые были вовлечены в этот процесс, а также их работников. Но это начальная практика, я не думаю, что на ней все остановится. Уже есть решения, в которых суды подтвердили, что привлечь по ст. 19.28 возможно без уголовного дела в отношении отдельных физических лиц.
— Из чего состоит "система проверки контрагента" в компаниях, о которой вы упомянули?
— Сейчас сложилось общее понимание, как должна работать система комплаенс-контроля. Одним из элементов, необходимых для привлечения к административной ответственности компании, является ее вина, которая презюмируется и которая понимается как непринятие всех необходимых мер, чтобы действовать законно. Что может сделать компания, так это принять все меры для недопущения правонарушения, это и определяет ее невиновность.
Что именно компания может для этого сделать? Во-первых, составить инструкции, как работники должны действовать. Во-вторых, обучить этих работников. В-третьих, если есть сигналы о коррупции, реагировать на них. В-четвертых, с самой вершины иерархии должно быть сделано сообщение о том, что компания не дает взятки, не нарушает законодательство. И этот пункт всегда идет самым главным, иначе будет вот что: вы обучаете и тренируете своих работников, а потом говорите, что "вы обучились, подписались под разными бумагами — но вот конкретно этот тендер очень важен для нас". Если такое "но" прозвучало, то вся бумажная работа уже неважна. Сотрудники понимают, что они отучились и дали подписку о соблюдении процедур только "для галочки". А на самом деле для фирмы главное — тендер выиграть, и уж как мы его выиграем — неважно.
То, что большинство комплаенс-менеджеров и Compliance Officers в крупных компаниях по всему миру считают наиболее важным, — в ситуации, когда ты не можешь работать по правилам, ты должен быть готов отказаться от бизнеса. Именно такой должен быть общий подход, такой должен быть "сигнал сверху".
То есть, мы работаем только по закону, говорит руководство. Если бы мы работали не по закону, мы могли бы хоть наркотиками торговать, как раз по Карлу Марксу ("нет такого преступления, на которое не пошел бы капитал ради 300-процентной прибыли"). Сейчас бизнес в Америке уже готов сказать "нет" новому бизнесу и отказаться от прибыли, если эта деятельность незаконна. Произошел перелом в сознании. В России такой подход провозглашают многие международные компании с корнями в США и Европе. Сейчас переломный момент, и это — самое важное: бизнес готов отказаться от сверхприбыли ради законности своей деятельности? Если да, то и все остальные меры будут работать. Если нет — то все останется по-прежнему.
— Из каких элементов строится система контроля над контрагентами?
— Во-первых, нужен специально выделенный для этого человек, особенно в рискованных юрисдикциях, в частности в России. Необходимо, чтобы подобные вопросы замыкались не на генеральном директоре, а чтобы был специально обученный специалист, который смотрел бы на сделки под углом комплаенс-контроля. Он должен иметь возможность делать доклады не только генеральному директору, но и учредителям компании, чтобы была возможность донести информацию, даже если сам директор позволяет компании работать незаконно.
Во-вторых, как я говорил, необходимы инструкции для сотрудников и обучение. Не все сотрудники понимают, законна сделка или незаконна — они не юристы. Да и юристам иногда очень трудно оценить, можно заключать сделку или нет. Но простых сотрудников можно обучить видеть риски, и как только они их обнаруживают, сразу обращаться к юристу или Compliance Officer. Должна быть определенная процедура утверждения сделок. На российских предприятиях сделки обычно проходят через юристов и экономистов: смотрят, выгодно ли, защищена ли правовая сторона. В американских компаниях есть еще и отдельный взгляд комплаенс-менеджера. Каждого контрагента нужно проверить, и если сделка вызывает вопросы (например, предлагается использовать цепочку компаний, фирмы-однодневки, компании, зарегистрированные в непрозрачных юрисдикциях и т.д.), то от нее следует воздержаться. И еще важна обратная связь, реакция на сообщения о коррупции. Если компания на такие сигналы не реагирует, значит, вся их комплаенс-политика — бумажная. Например, если в Америке компания сама докладывает в Минюст США о коррупционной сделке, применяет дисциплинарные взыскания к сотрудникам, регулирует систему управления, чтобы этого не случалось в дальнейшем, — то ведомство очень положительно на это реагирует. Во многих случаях дела не возбуждаются и не назначаются штрафы, а компаниям с высоким рейтингом надежности, фактически, дают самим разбираться с такими историями. Но если информация о взятках в компании приходит по каким-то другим каналам, то ее работа подвергается очень серьезному анализу со стороны Минюста.
— Такое впечатление, что в нашей стране официальная реакция на громкие антикоррупционные разоблачения с участием чиновников и госкомпаний совсем иная. Сперва говорят, что "ничего не было", а потом — "посмотрим-ка мы на того, кто сделал разоблачение". В российских условиях вообще можно соблюдать западные антикоррупционные правила? Даже IKEA билась-билась, а потом признала, что в России не смогла соблюсти свою политику тотального отказа от взяток.
— На вопрос, можно или нельзя в России работать без взяток, я отвечаю: однозначно можно, для начала надо просто попробовать. Скажем, до Baker & McKenzie международные юридические фирмы не вели дела в российских судах, потому что в 1990-х годах царило мнение, что в судах все берут взятки и без этого успешно судиться невозможно. Мы сказали, что будем судиться в России и не будем давать взятки, и это будет нашим конкурентным преимуществом. Большинство дел мы выигрываем. Значит, не все так плохо, значит, слухов больше, чем фактов.
— Если вы привлекаете российские юридические компании на подряд, вы проверяете их на соответствие таким принципам?
— Безусловно, проверяем и инструктируем. Смотрим их репутацию, задаем дополнительные вопросы. И первый инструктаж начинается с того, что если вдруг появится хоть какая-то информация о том, что они действовали незаконно или нарушали этические правила, которых придерживаемся мы, то наша фирма с ними никогда больше не будет работать. Каждый из наших подрядчиков должен понимать: как только они неэтично поведут себя в суде, попытаются оказать на него незаконное влияние и так далее, — мы перестанем с ними работать навсегда. Поэтому им невыгодно быть "серыми": чтобы работать с нами, они должны оперировать теми же этическими нормами, что и мы.
